Неточные совпадения
Зверева (ему тоже
было лет девятнадцать) я застал на дворе дома его тетки, у которой он временно проживал. Он только что пообедал и ходил по двору на ходулях; тотчас же сообщил мне, что Крафт приехал еще вчера и
остановился на прежней квартире, тут же на Петербургской, и что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
— Это очень может
быть верно. Я знал вашу сестру, Лизавету Макаровну, прошлого года, в Луге… Крафт
остановился и, кажется, вас ждет; ему поворачивать.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба
остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
Вы
остановились тогда у Фанариотовой, Андрей Петрович, в ее пустом доме, который она у вас же когда-то и купила; сама же в то время
была за границей.
Он
было уже выходил, но
остановился и повернул ко мне голову в ожидании.
Я опять направлялся на Петербургскую. Так как мне в двенадцатом часу непременно надо
было быть обратно на Фонтанке у Васина (которого чаще всего можно
было застать дома в двенадцать часов), то и спешил я не
останавливаясь, несмотря на чрезвычайный позыв
выпить где-нибудь кофею. К тому же и Ефима Зверева надо
было захватить дома непременно; я шел опять к нему и впрямь чуть-чуть
было не опоздал; он допивал свой кофей и готовился выходить.
— Так вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три часа
буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и
остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
Версилов
остановился и вдруг расхохотался; я даже
было подумал, что всю эту историю он вел для забавы, но это
было не так.
— Вы думаете? —
остановился он передо мной, — нет, вы еще не знаете моей природы! Или… или я тут, сам не знаю чего-нибудь: потому что тут, должно
быть, не одна природа. Я вас искренно люблю, Аркадий Макарович, и, кроме того, я глубоко виноват перед вами за все эти два месяца, а потому я хочу, чтобы вы, как брат Лизы, все это узнали: я ездил к Анне Андреевне с тем, чтоб сделать ей предложение, а не отказываться.
В эту минуту вдруг показалась в дверях Катерина Николаевна. Она
была одета как для выезда и, как и прежде это бывало, зашла к отцу поцеловать его. Увидя меня, она
остановилась, смутилась, быстро повернулась и вышла.
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может
быть, мне надо
будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот эту мысль провел я в уме совсем машинально, не
останавливаясь на ней нисколько.
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а пробежал всю дорогу не
останавливаясь. В уме моем
было смутно и даже тоже почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное. Опьянение же совершенно исчезло во мне, до последней капли, а вместе с ним и все неблагородные мысли, когда я позвонил к Татьяне Павловне.
Разумеется, он врал и бредил, трепеща, чтобы я не убежал от него; но я вдруг бросил его среди улицы, и когда он хотел
было за мной следовать, то я
остановился и погрозил ему кулаком.
У него
был на носу пенсне; но он тотчас же, как завидел меня, стянул его с носа (очевидно, для учтивости) и, вежливо приподняв рукой свой цилиндр, но, впрочем, не
останавливаясь, проговорил мне, изящно улыбаясь: «Ha, bonsoir» [А, добрый вечер (франц.).] — и прошел мимо на лестницу.
В первый раз молодой Версилов приезжал с сестрой, с Анной Андреевной, когда я
был болен; про это я слишком хорошо помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может
быть, старый князь
остановится на моей квартире… но все это
было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
Так что я даже в ту минуту должен
был бы стать в недоумении, видя такой неожиданный переворот в ее чувствах, а стало
быть, пожалуй, и в Ламбертовых. Я, однако же, вышел молча; на душе моей
было смутно, и рассуждал я плохо! О, потом я все обсудил, но тогда уже
было поздно! О, какая адская вышла тут махинация!
Остановлюсь здесь и объясню ее всю вперед, так как иначе читателю
было бы невозможно понять.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен
был остановиться, потому что у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря:
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (
Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Коробкин (продолжает).«Судья Ляпкин-Тяпкин в сильнейшей степени моветон…» (
Останавливается).Должно
быть, французское слово.
Мы идем, идем — //
Остановимся, // На леса, луга // Полюбуемся. // Полюбуемся // Да послушаем, // Как шумят-бегут // Воды вешние, // Как поет-звенит // Жавороночек! // Мы стоим, глядим… // Очи встретятся — // Усмехнемся мы, // Усмехнется нам // Лиодорушка.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей
остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей,
остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.