Это было в конце лета того же 1869 года. После поездки в Испанию (о которой речь пойдет дальше) я, очень усталый, жил в Швейцарии, в одном водолечебном заведении, близ Цюриха. И настроение мое тогда было очень элегическое. Я стал тяготиться
душевным одиночеством холостяка, которому уже перевалило за тридцать, без всякой сердечной привязанности.
Мы с ним отдали всему этому"привычну дань". Я ведь был еще молодой человек, но излишество прожигания жизни никогда не могло владеть мною. Из Парижа после целых четырех зимних сезонов я вывез чувство большого
душевного одиночества. И оно ничем не было заполнено, никаким даже чувственным сближением с сколько-нибудь любимой женщиной.
Сегодня он зачуял ясно свое
душевное одиночество. Серафима — его любовница, но не подруга. Из двоих Теркиных, что борются в нем беспрестанно, она не поддержит того, который еще блюдет свою совесть.
Лушкина, ее гости, тон и колорит разговоров, едкое чувство
душевного одиночества, дети, их выправка, против которой она уже бессильна, — все это требовало отпора, воздействия, активной роли, или приходилось отказаться и ей от своего прошлого и обречь себя на страдательное прозябание, полное презрительного чувства к самой себе…
Неточные совпадения
Идти домой Ромашову не хотелось — там было жутко и скучно. В эти тяжелые минуты
душевного бессилия,
одиночества и вялого непонимания жизни ему нужно было видеть близкого, участливого друга и в то же время тонкого, понимающего, нежного сердцем человека.
Почерк на конверте напомнил ему, как он года два назад был несправедлив и жесток, как вымещал на ни в чем не повинных людях свою
душевную пустоту, скуку,
одиночество и недовольство жизнью.
Надобности не было никакой, но до того залегла у него тоска на сердце, до того завладела им тревога
душевная, полная боязни, опасенья и горестных вспоминаний, что не сиделось ему в
одиночестве, а поминутно тянуло на многолюдство…
Внутреннее
одиночество,
душевное сиротство томило ее, и она просила Устинова, если возможно, приехать в Петербург.
Потянулись тяжелые дни
одиночества. Я тосковала по Нине, мало ела, мало говорила, но зато с невыразимым рвением принялась за книги. В них я хотела потопить мое горе… Два оставшихся экзамена были довольно легкими, но мне было чрезвычайно трудно сосредоточиться для подготовки. Глубокая тоска — последствие бурного
душевного потрясения — мешала мне учиться. Частые слезы туманили взор, устремленный на книгу, и не давали читать.