Неточные совпадения
И в самом
деле, ему слишком долго и упорно мстили как автору"Некуда". Да и позднее в левой нашей
критике считалось как бы неприличным говорить о Лескове. Его умышленно замалчивали, не признавали его несомненного таланта, даже и в тех его вещах (из церковного быта), где он поднимался до художественности, не говоря уже о знании быта.
И этот"Петя"еще до превращения своего в эмигранта, когда сделался
критиком, разбирал в снисходительном тоне одну из моих повестей, которая, кажется, появилась в том самом"
Деле", где он состоял одно время рецензентом.
Словесность, изящная литература, невзирая на цензуру, все-таки продолжала
дело 60-х годов, и — повторяю —
критика не была с нею на одном уровне.
Пришла весна, и Люксембургский сад (тогда он не был урезан, как впоследствии) сделался на целые
дни местом моих уединенных чтений. Там одолевал я и все шесть томов"Системы позитивной философии", и прочел еще много книг по истории литературы, философии и литературной
критике. Никогда в моей жизни весна — под деревьями, под веселым солнцем — не протекала так по-студенчески, в такой гармонии всех моих духовных запросов.
Его европеизм, его западничество проявлялись в этой баденской обстановке гораздо ярче и как бы бесповоротнее. Трудно было бы и представить себе, что он с душевной отрадой вернется когда-либо в свое Спасское-Лутовиново, а, напротив, казалось, что этот благообразный русский джентльмен, уже"повитый"славой (хотя и в временных"контрах"с русской
критикой и публикой), кончит"
дни живота своего", как те русские баре, которые тогда начали строить себе виллы, чтобы в Бадене и доживать свой век.
Я признавал и теперь признаю, что можно находить общественные идеалы Герберта Спенсера подлежащими
критике, но я не мог
разделять мнения тогдашних и позднейших почитателей русского публициста, что он"повалил"британского мыслителя, с которым и я дерзал спорить в Лондоне.
Ткачев поступил в дальнейшую радикальную выучку к Благосветлову, редактору"Русского слова", а потом журнала"
Дело". Там и выработался из него самый суровый и часто бранчивый
критик писаревского пошиба, но еще бесцеремоннее в своих приемах и языке. Он, как известно, доходил до того, что Толстого, автора"Войны и мира", называл именем юродивого — Ивана Яковлевича Корейши!
Установление категорий и их исследование, расценка, систематизация и составляют
дело критики, но она никоим образом не в силах породить из себя какого бы то ни было факта, возникая лишь по поводу факта.
Неточные совпадения
— Как? Вы, стало быть,
разделяете мнение Прудона? [Прудон Пьер Жозеф (1809–1865) — французский публицист, экономист и социолог, один из основателей анархизма; противник эмансипации женщин. Маркс подверг уничтожающей
критике реакционные взгляды Прудона.]
— Менее всего, дорогой и уважаемый, менее всего в наши
дни уместна мистика сказок, как бы красивы ни были сказки. Разрешите напомнить вам, что с января Государственная дума решительно начала
критику действий правительства, — действий, совершенно недопустимых в трагические
дни нашей борьбы с врагом, сила коего грозит нашему национальному бытию, да, именно так!
Большое
дело, совершенное Владимиром Соловьевым для русского сознания, нужно видеть прежде всего в его беспощадной
критике церковного национализма, в его вечном призыве к вселенскому духу Христову, к освобождению Христова духа из плена у национальной стихии, стихии натуралистической.
Речь его можно было бы
разделить на две половины: первая половина — это
критика, это опровержение обвинения, иногда злое и саркастическое.
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению
дела. Они только дали
критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь о Любиме Торцове: