Тогда Милль смотрел еще не старым человеком, почти без седины вокруг обнаженного черепа, выше среднего роста, неизменно в черном сюртуке, с добродушной усмещ-кой в глазах и на тонких губах. Таким я его видал и в парламенте, и на митингах, где он защищал свою новую кандидатуру
в депутаты и должен был, по английскому обычаю, не только произнесть спич, но и отвечать на все вопросы, какие из залы и с хор будут ему ставить.
Неточные совпадения
Его разговор с нашими
депутатами (роль Телепнева играл я) описан мною без всяких прикрас и всего каких-нибудь четыре года спустя, когда все еще свежо сохранялось
в памяти.
Гамбетта, приведя меня
в Salle de pas perdus"Законодательного корпуса", как тогда называлась Палата
депутатов, познакомил меня тут же с тремя членами оппозиции...
Ж.Симон тогда смотрел еще совсем не стариком, а он был уже
в Февральскую революцию
депутатом и известным профессором философии. Вблизи я увидал его впервые и услыхал его высокий"нутряной"голос с певучими интонациями. Когда Гамбетта познакомил нас с ним, он, узнав, что я молодой русский писатель, сказал с тонкой усмешкой...
Тогда он смотрел еще очень моложаво, постарше меня, но все-таки он человек скорее нашего поколения. Наружности он был скромной, вроде англиканского пастора, говорил тихо, сдержанно, без всякого краснобайства, но с тонкими замечаниями и оценками. Он
в то время принадлежал исключительно литературе и журнализму и уже позднее выступил на политическую арену,
депутатом, и дошел до звания министра по ирландским делам
в министерстве Гладстона.
Зала заседаний сохраняет и по сей день свою средневековую обшивку деревом. Она узка и тесна для числа членов. Если б
в ней был амфитеатр, как во всех остальных парламентах, то
депутатам хватило бы сидений. Но"священная"традиция для истого британца выше всего. И часть
депутатов обречена была на обязательное манкирование заседаний.
На галерее я ни разу не сидел, а попадал прямо
в залу, где, как известно,
депутаты сидят на скамейках без пюпитров или врассыпную, где придется. Мне могут, пожалуй, и не поверить, если я скажу, что раз
в один из самых интересных вечеров и уже
в очень поздний час я сидел
в двух шагах от тогдашнего первого министра Дизраэли, который тогда еще не носил титула лорда Биконсфильда. Против скамейки министров сидел лидер оппозиции Гладстон, тогда еще свежий старик, неизменно серьезный и внушительный.
Главное ядро составляли тогда бельгийские и немецкие представители рабочих коопераций и кружков.
В Брюсселе движение уже давно назревало. Немцы еще не были тогда тем, чем они стали позднее, после войны 1870 года. Трудно было и представить себе тогда, то есть
в конце 60-х годов, что у них социал-демократическая партия так разовьется и даст через тридцать с небольшим лет чуть не сто
депутатов в рейхстаг.
В Мадриде я как газетный корреспондент поставлен был сразу
в довольно выгодные условия. Всем этим я был обязан Наке. Он сейчас же познакомился
в самом бойком политическом клубе со всеми иностранными корреспондентами, завел знакомство и с испанцами вплоть до выдающихся
депутатов левой парламентской партии, где были уже не только республиканцы, но и социалисты, хотя и
в ничтожном меньшинстве.
Мы
в конце моего пребывания
в Испании поехали целой группой корреспондентов и
депутатов (о чем я ниже расскажу подробнее) на юг Испании, и
в больших городах депутаты-республиканцы устраивали митинги.
Из"янки"он опять перешел
в подданство королевы Виктории, нажил состояние, женился на богатой и очень милой англичанке, устроился
в Лондоне и попал
депутатом в палату общин.
Поездку с
депутатами Наке устроил с даровыми билетами. Таким образом я пробрался из Андалузии
в Сарагоссу и Барселону, а оттуда на Пиринеи, во Францию и
в Швейцарию. Но это случилось уже к августу.
Несколько молодых
депутатов из крайней левой дружили с нами, нас принимал и Кастеляро
в своей скромной квартире — тогда уже первая по таланту и обаянию фигура Кортесов, все такой же простой и общительный, каким я его зазнал
в Берне на конгрессе всего какой-нибудь год назад.
Сам же Кастеляро тогда совсем не метил
в президенты республики, каким судьба сделала его, но и тогда он был
в душе республиканец, но централист, а не федералист, что и сказалось во всей его политической"платформе"и как простого
депутата, и как президента.
В Андалузию мне удалось попасть опять благодаря юркости и знакомствам моего Наке. Он примкнул к целой группе
депутатов, все больше из республиканской оппозиции, для поездки
в южные города, где те должны были собирать митинги и выступать на них как ораторы.
Главной фигурой
в группе
депутатов был Гарридо, известный социалист, последователь доктрины Фурье, недавний эмигрант и государственный преступник. Он всего больше и выступал на народных митингах, начиная с первого нашего привала
в Кордове.
В окрестностях Севильи,
в одной упраздненной церкви, наши спутники-депутаты устроили такой митинг, где заставили говорить и Наке, и даже меня.
Припоминаю один инцидент, который впоследствии был связующим звеном с моим изучением нашего раскола старообрядчества. На вечернем журфиксе у священника Раевского я познакомился с одним русским химиком. Мы разговорились, и он мне как"бытописателю"рассказал про курьезных соседей своих по отелю —
депутатов старообрядцев из Белой Криницы, живущих
в Вене по делу об освобождении их от воинской повинности.
Читал Вирхов без всякого особого преподавательского таланта, а
в Палате я его не слыхал. Я даже не помню, был ли он уже тогда
депутатом.
Состав
депутатов дышал злостью реакции обезумевших от страха"буржуев". Гамбетта был как бы
в"безвестном отсутствии", не желая рисковать возвращением. Слова"республиканская свобода"отзывались горькой иронией, и для каждого ясно было то, что до тех пор, пока страна не придет
в себя, ей нужен такой хитроумный старик, как автор"Истории Консульства и Империи".
— Да, умирайте-ка! — бормотал Рыбин. — Вы уж и теперь не люди, а — замазка, вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобы тебя
в депутаты? Те, которые говорят, что ты социалист, смутьян, — вот! — они! Дескать, прогонят его — туда ему и дорога.
Неточные совпадения
— Ура! — кричала она. — Клим, голубчик, подумай: у нас тоже организовался Совет рабочих
депутатов! — И всегда просила, приказывала: — Сбегай
в Техническое, скажи Гогину, что я уехала
в Коломну; потом —
в Шанявский, там найдешь Пояркова, и вот эти бумажки — ему! Только, пожалуйста,
в университет поспей до четырех часов.
Вечером сидел
в театре, любуясь, как знаменитая Лавальер, играя роль жены депутата-социалиста, комического буржуа, храбро пляшет, показывая публике коротенькие черные панталошки из кружев, и как искусно забавляет она какого-то экзотического короля, гостя Парижа. Домой пошел пешком, соблазняло желание взять женщину, но — не решился.
— А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали, черт возьми! Я говорю: «Послушайте, это… это нарушение закона, я,
депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «А вот мы, говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал, а? С ним — матрос, эдакая, знаете, морда: «Неприкосновенный? — кричит. — А наши
депутаты, которых
в каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что ему ответишь? Он же — мужик, он ничего не понимает…
«Мужественный и умный человек. Во Франции он был бы
в парламенте
депутатом от своего города. Ловцов — деревенский хулиган. Хитрая деревня посылает его вперед, ставит на трудные места как человека, который ей не нужен, которого не жалко».
Тут его как бы взяли
в плен знакомые и незнакомые люди, засыпали деловитыми вопросами, подходили с венками депутации городской думы, служащих Варавки, еще какие-то
депутаты.