Неточные совпадения
Стоит только припомнить его знаменитую речь о веротерпимости. Это
было большой милостью для Испании,где еще царила государственная нетерпимость, не допускавшая ничего «иноверческого»; но
в этой красивой и одухотворенной речи Кастеляро все-таки романтик, спиритуалист, а не пионер строгой научно-философской мысли. Таким он
был и как профессор истории, и года
изгнания не сделали его более точным исследователем и мыслителем.
В этом он
был более"эмигрант", чем многие наши писатели, начиная с Тургенева; а ведь тот, хоть и не кончил дни свои
в политическом
изгнании, но умер также на чужбине и,
в общем, жил за границей еще дольше Герцена, да еще притом
в тесном общении с семьей, где не
было уже ничего русского.
Прошли года. К концу 1889 года, когда я стал проводить
в Ницце зимние сезоны, доктора Якоби там уже не
было. Он не выдержал своего
изгнания, хотя и жил всегда и там"на миру"; он стал хлопотать о своем возвращении
в Россию. Его допустили
в ее пределы, и он продолжал заниматься практикой, сделался земским врачом и кончил заведующим лечебницей для душевнобольных.
Можно сказать, что и
в среде наших самых выдающихся эмигрантов немного
было таких стойких защитников своего исповедания веры, как Толстой. Имена едва ли только не троих можно привести здесь, из которых один так и умер
в изгнании, а двое других вернулись на родину после падения царского режима: это — Герцен, Плеханов и Кропоткин.
Неточные совпадения
Возвратившись
в затрапезке из
изгнания, она явилась к дедушке, упала ему
в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла
было и которая, она клялась, уже больше не возвратится.
Сношения эти
были замечены посторонними, девушка потеряла репутацию и должна
была идти
в монастырь, а молодой человек послан отцом
в изгнание, куда-то
в Америку.
Сравнительно недавно, уже
в изгнании, я написал вновь философию свободы под заглавием «Философия свободного духа» (по-французски заглавие
было лучше: Esprit et liberté [«Дух и свобода» (фр.).]).
Мне всегда неприятна
была литературщина, с которой,
в годы
изгнания, я встретился
в Париже уже во французской среде.
Для философа
было слишком много событий: я сидел четыре раза
в тюрьме, два раза
в старом режиме и два раза
в новом,
был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением
в Сибири,
был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь
в изгнании.