Неточные совпадения
Степа поделом их называет идиотами. Ну что может быть отвратительнее Паши Узлова? Какое животное! Я не
знаю отчего, но когда он ко мне подходит, точно какая гадина подползет. Этаких людей
женщинам совсем не следует и принимать. Как-то я с ним танцевала мазурку. Что он такое мне говорил! Есть книжечка:"Un million de calembours"; [«Миллион каламбуров» (фр.).] так он оттуда все выкрадывает. И ржет, как какая-нибудь лошадь, после каждой глупости. Я еще удивляюсь, как мы рукава не кусаем с такими мужчинами.
— Ты меня презираешь! — И в слезы. — Но ты не
знаешь, каких жертв стоит
женщине такой шаг…
Не то, что уж замужняя
женщина, а вдова, мирской человек, от безделья или от других причин, я уж не
знаю, обзаведется каким-нибудь кавалергардом или лицеистом и сейчас же давай его обращать в крепостное состояние.
Боже мой, как противно! Я все прощу и мужчине, и
женщине: самую гадкую безнравственность; но только не это вранье! И есть ведь дураки: начинают верить, что действительно
женщина принесла им жертву, что на них накинута петля и нужно им на веки вечные поступить в крепостное услужение к своим любовницам. Не
знаю, много ли их, этаких идиотов; но если бы они не водились, и
женщины перестали бы манериться!!!
Я ушла от нее взволнованная. Обращать ее на путь истинный — я не желаю. Я вижу теперь: она такой всегда и останется. Но во мне зашевелился упрек: зачем я приближала к себе такую
женщину? Ведь она олицетворенная пустота! Я не
знаю, мне ее все-таки жалко. Глупо было бы требовать от нее каких-нибудь добродетелей. Рано или поздно я должна была наткнуться в кабинете Софи если не на Кучкина, то на Х, на Y, на Z.
Я продолжаю:
узнала бы я хорошенько всех этих
женщин, изучила бы все их нравы, всю бы подноготную открыла: чем они привлекают мужчин.
Куртка обернулась… вижу:
женщина в крошечной маске. Я ее сейчас
узнала. Это знаменитая L***. Она из актрис попала теперь в простые камелии. Une femme abjecte, à ce qu'on dit [Подлая
женщина, как говорят (фр.).]. И какая она дрянная вблизи… худая, как спичка. Губы накрашены до гадости.
Я была подавлена, просто так-таки подавлена! Да, теперь я понимаю, чем берут эти
женщины! Я хочу, я непременно добьюсь того, что буду
знать каждый изгиб их ума совершенно так же, как Clémence изучила мою наружность. Иначе нам нет спасенья! Иначе мы скучные, толстые, тупые, глупые бабы.
Вот то-то и дело, что никто из нас,
женщин, никогда ничего хорошенько не передумал. Повторяем, как сороки, одни слова; а что в них такое сидит — не
знаем.
— Вы опять-таки правы, Василий Павлович. Когда я попадала на важные рауты, я чувствовала, что мы, молодые
женщины, играем Бог
знает какую роль! Все эти молокососы: разные дипломатики, лицеисты, так и приседают пред старухами.
— Кого? Вас? Нет; но согласитесь, Антонина Дмитриевна не погладила бы меня по головке, если б
узнала, что я стала такая эманципированная
женщина.
— Позвольте, Марья Михайловна, хотя бы я был Бог
знает какой злодей,
женщина, по доброте сердечной, не должна злобствовать. Дайте объяснить: вся беда в том, что я в некотором роде"старый хрыч". Вместо того, чтобы резонировать с вами о разных умных вещах, я почувствовал в себе слишком много молодости…
Одно я
знаю, и
знаю твердо, что так продолжать нельзя! Что ж он такое для меня? Что я для него? Ясно: или я должна уехать отсюда — я вижу, что я его не пересилю; он не удалится со сцены; или, встречаясь с ним так в обществе, я и в его глазах, и в своих собственных
женщина, честью которой можно играть безнаказанно!
Танцоры
знают, что вдовой я буду больше танцовать, beaux-esprits, что я буду больше врать с ними, старикашки также, а барыни, кто принимает, смотрят на меня как на шикарную
женщину,
знают, что на каждый бал, где я, притащится целая стая мужчин.
Ведь у него не разберешь иногда: серьезно ли он говорит или дурачится… Нельзя этого устроить так, чтоб не
узнали! Да и потом надо, чтобы
женщины были между собою слишком близки. Как же иначе?
— Т. е. из умных
женщин, которые
знают, что для света нужна комедия!
— Смешная ты, Маша, смешная! Да если б тебе сегодня не пришел на ум этот человек, если бы ты не захотела
узнать: приезжал ли он сюда или нет, ты была бы не
женщина, а урод. Разве мы можем делать такие переходы, вот как в сказках говорится:"Тяп-ляп, да и вышел корабль". Ты вжилась в эту жизнь. Тебе, помимо твоей воли, еще долго будут представляться и люди, и целые картины. Это твой искус, Маша. Или они привлекут тебя опять, или ты с ними навеки простишься. Но сразу этого быть не может, да и не должно!
Сегодня он заезжал ко мне. Любящая
женщина еще не отыскана. Он боится, что она пропала без вести. Кто бы это такая, в каком вкусе? Не
знаю…
Я не
знаю, молилась ли я или нет; но я сливалась с душой этой
женщины и рвалась к источнику добра и всепрощения!..
— Ты
знал, что Лизавета Петровна занимается… падшими
женщинами?
— Вы, душа моя, — сказала она мне, — идете исполинскими шагами. Вы
знаете ли, что я, при всей моей привычке, не сразу решилась заглянуть в те места, где торгуют
женщиной. Страшную боль выносите вы оттуда. Скажу вам наперед, что быть там и не думать о себе самой, подавить свои личные ощущения, — на первый раз невозможно!
Через коридорчик мы пошли представляться мадам. Нашли мы ее в уютной комнате за круглым столом, освещенным лампой с зеленым абажуром. Она — нестарая еще
женщина, полная, но не обрюзглая: видно, что была в молодости красива. Раскладывала она гранпасьянс, когда мы вошли. В комнате стоял какой-то особый запах, довольно приятный. На нас залаяла собачка. Мы вошли первые, за нами чиновник и ключница (я
узнала потом ее звание).
Сейчас можно было
узнать, что это англичанка. Ярко-рыжие волосы взбиты были выше и пышнее, чем у всех остальных
женщин. Меня поразили белизна и блеск ее кожи. Она вязала шнурок рогулькой. Когда я подошла к ней, она оставила работу, подняла голову и улыбнулась мне, как всегда улыбаются англичанки, выставив зубы…
Я не
знаю даже: можно ли назвать этих
женщин падшими? Та сентиментальная немка, которая читала стихи, хоть она мне и налгала, наверно, в своей истории; но выдь она замуж, она может сделаться хорошей хозяйкой, какой-нибудь Каролиной Ивановной, женой офицера или управителя и проживет весь свой век очень добродетельно.
— Вот, видите ли, душа моя, я
узнала, что одна гадкая
женщина — она живет в своей квартире, адрес я вам дам — завладела девочкой лет шестнадцати, завладела и торгует ею…
— Вот тут-то и нужен будет ваш cousin. Эта
женщина очень хитрая. К ней не следует являться сразу. Надо многое
узнать… И для этого лучше поручить мужчине…
— Лизавета Петровна находит, что нужно поступить с этой
женщиной осторожнее и прямо к ней не являться, а сначала
узнать обо всем хорошенько. Она говорит, что нужно это сделать мужчине.
Из своей практики я
знаю, что русские
женщины такого сорта, как Марья Васильевна, когда раз скажут:"Я выхожу замуж и буду жить по-честному", они, действительно, меняются и не потому, Маша, чтобы происходило в них возрождение; а потому, что они, по натуре своей, были домовитыми хозяйками и пошли в разврат по совершенно случайным причинам.
Если б ты
знал, болотный и бездушный город, сколько горечи накопляется в сердце только от тебя, от твоих улиц, от твоей мглы, от твоей особой, безнадежной скуки, от разных уродов Невского проспекта, французского театра и тоскливых гостиных! Почему я не могу писать стихов?! Как бы я тебя отблагодарила на прощанье! Ты засасываешь
женщину в свою пошлую порядочность, в эту кретинизирующую атмосферу визитов, обезьянства, коньков, шпор, усов, белых галстуков, модного ханжества и потаенного, гнусного разврата.
Я не
знаю, зачем это она все рассказывала тут; но я ее полюбила, полюбила не за то, что значилось в ее излияниях; а мне просто стало жалко этой
женщины: она шла слепо, как и я же, к роковому концу.
— Не играйте с огнем, Марья Михайловна… Не то что светская
женщина, да и глубокий ученый
знает слишком мало, чтобы подписаться под этими строчками.