Неточные совпадения
Она сама
сказала адвокату, что они хотят пропеть дуэт. Все захлопали. Цыган отблагодарили, только
одну гитару взяли у начальника хора.
Когда они встретились и сели на скамью,
один поцелуй и несколько любовных слов — вот и все, чем они обменялись… Их стесняло то, что они на виду у всех, хотя никто еще не зашел в садик. Теркин хотел сейчас же
сказать ей, зачем она не приехала к нему в гостиницу, но вспомнил, что она просила его в письме на том не настаивать.
— Почему же ты не хочешь? — порывисто спросила она. — Думаешь, я тебе в этом не помощница?.. Нет, Вася, я хочу все делить с тобой. Не в сладостях
одних любовь сидит. Если я тебе полчаса назад
сказала, что без обеспечения нельзя женщине… верь мне… сколько бы у меня ни оказалось впоследствии денег, я не для себя
одной. Чего же тебе от меня скрытничать!
— Вася! Я готова уехать с тобой. На том же пароходе, так вот, как я есть… в
одном платье… Но не будешь ли ты сам упрекать меня потом за то, как я обошлась с мужем? Я ему
скажу, что люблю другого и не хочу больше жить с ним. Надо его дождаться… Для тебя я это делаю…
В том, чт/о Капитон говорил по своему главному «рукомеслу», Теркин ничего не мог подметить безумного. Но как он это говорил — другое дело.
Скажет одну фразу дельно и даже с тонким пониманием работы, и сейчас же, как только ушел в сторону, и начнется возбужденная болтовня, всегда
одного и того же характера.
— Риск пустой, —
сказал Усатин, подбадривая его своими маслянистыми глазками. — А вы мне покажете, Теркин, что добро помните… И я вам даю слово — в
одну неделю уладить ваше дело по уплате за пароход… на самых льготных для вас условиях.
— Вот что я вам
скажу, Кузьмичев, — искренней нотой начал он, кладя ему руку на колено. — Спасибо за то, что вы меня человеком другого покроя считаете… И я перед вами кругом виноват. Зарылся…
Одно слово!.. Хорошо еще, что можно наладить дело. Угодно, чтобы я отъявился к следователю? Для этого охотно останусь на сутки.
Стычка с Серафимой — по счету первая за весь год. Это даже удивило его. Значит, он сам сильно опошлел, и ей не в чем было уступать ему или противоречить. Не раздражение запало в нем, а тяжесть от раздумья. Он поступит так, как
сказал еще утром. Никакой стачки, никакого «воровского» поступка он не допустит. В этом ли
одном дело?
За обедом Вася не
сказал ей ни
одного ласкового слова. Протяни он ей руку, взгляни на нее помягче, и она, конечно бы, «растаяла».
Господь не за
один обряд милует… и то
сказать!
— Ради Бога, без нравоучений!.. Видишь, я, не желая того, ловушку тебе устроила! — Углы ее рта стало опять подергивать. — Небось ты распознал с первых слов, что я не побасенки рассказываю, а настоящее дело. И что же? Хоть бы слово
одно у тебя вырвалось…
Одно, единственное!.. Вася!.. Нас теперь никто не видит и не слышит. Неужели нет в тебе настолько совести, чтобы
сказать: Серафима, я тебя бросить собираюсь!..
Все это вылетело у него стремительно, и пять минут спустя он уже не помнил того, что
сказал.
Одно его смутно пугало: как бы не дойти опять до высшего припадка гнева и такой же злобы, какая у нее была к Калерии, и не задушить ее руками тут же, среди бела дня.
С отъезда Серафимы они еще ни разу не говорили об «истории». Теркин избегал такого объяснения, не хотел волновать ее, боялся и еще чего-то. Он должен был бы повиниться ей во всем,
сказать, что с приезда ее охладел к Серафиме. А если доведет себя еще до
одного признания? Какого? Он не мог ответить прямо. С каждым часом она ему дороже, — он это чувствовал… И говорить с ней о Серафиме делалось все противнее.
— Теперь как раздобрел!.. И по нашему Кладенцу первый, можно
сказать, воротила в земских собраниях и в здешних волостных делах… Нашего братства
один из попечителей.
— А испытания какие Господь посылал на Кладенец… Татарский погром обрушился на наш край после разорения Владимира на Клязьме… Пришла гибель Кладенцу. Его князь
один из немногих не пал духом и пошел на врагов и погиб в рядах своей рати… Шутка
сказать, когда это было: пятьсот с лишком лет назад… И хан Берку чуть опять не истребил нашего города, и царевич татарский Драшна грозил ему огнем и мечом!
— Малый весьма дошлый и усердный. По правде вам
сказать, он
один и действует. Монашествующая наша братия да и белое духовенство не пускаются в такие состязания.
Одни — по неимению подготовки, а другие — не о том радеют… Чуть что — к светскому начальству с представлениями: «и это запрети, и туда не пущай». И нашему-то брату стало куда труднее против прежнего. В старину земская полиция все была… и вязала, и решала. А теперь и послабления допускаются, и то и дело вмешательство…
Долго стоять было неловко: на него начали коситься. Он заметил пронзительный взгляд
одной богомолки, из-под черного платка, и вспомнил, как ему отец эконом, когда они ехали в долгуше к становому, в разговоре о раскольницах-старухах
сказал...
— Ну так что же? — уж с большим задором возразил Мохов. — Какое же здесь крестьянство,
скажите на милость? Окромя усадебной земли, что же есть? Оброчных две статьи, землицы малая толика, в аренду сдана, никто из гольтепы ее не займет… Есть еще каменоломня… Тоже в застое. Будь здесь городское хозяйство,
одна эта статья дала бы столько, что покрыла бы все поборы с мелких обывателей… А теперь доход-то весь плёвый, да половину его уворуют… Так-то-с!
—
Скажите мне, Никандр Саввич, — спросил он вдруг, уклоняясь от главного предмета беседы, — что же сталось с ссудосберегательным товариществом?.. В
одном из ваших сельских обществ?.. Или оно для обоих действовало?
— Все конечно. В тех пребывало этакое чувство… как бы
сказать… служилое… Рабами возделывали землю, — это точно; но, между прочим, округляли свои угодья, из рода зря не выпускали ни
одной пустоши, ни
одного лесного урочища. И службу царскую несли.
— Так мы с вами в
одних чувствах, —
сказал Теркин и еще ласковее поглядел на Хрящева.
— Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть
один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут…
— К
одному знаменателю! Как это хорошо вы
сказали! Как в задачах!
— Допрашивать, значит. Я по душе с вами… вы видите.
Одно я вам
скажу: вашего папеньку я не обижу и не воспользуюсь его нуждой. Прошу вас верить, что я не паук, развесивший паутину над всеми вашими угодьями.
— Попросите Ивана Захарыча сюда! —
сказал Теркин. —
Одного! — прибавил он значительно.
— За собой оставлю… усадьбу и парк. Только это я вам на ушко говорю… Вам стоит
сказать одно словечко. Вы ведь знаете, я мужичьего рода… По — мужицки и спрошу: люб вам, барышня, разночинец Василий Иванов Теркин… а? Коли не можете еще самой себе ответить, подождите.
— А вы скажите-ка мне, Антон Пантелеич, только без утайки, — вы небось думаете, что я тестюшку-то поддел, по-делецки: сначала руки дочери попросил; а, мол, откажешь — не куплю у тебя ни
одной десятины.
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали к дальнему краю соснового заказника, переехав Волгу на пароме, огонь был еще за добрых три версты, но шел в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог
сказать, где именно загорелось; но драть начало шибко в первые же минуты, и в два каких-нибудь часа остались
одни головешки от обширного — правда, старого и деревянного — здания.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну,
скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас
одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Да и мигнул Орефьевне: // И бабы, что протискались // Поближе к господам, // Креститься тоже начали, //
Одна так даже всхлипнула // Вподобие дворового. // («Урчи! вдова Терентьевна! // Старуха полоумная!» — //
Сказал сердито Влас.) // Из тучи солнце красное // Вдруг выглянуло; музыка // Протяжная и тихая // Послышалась с реки…
«Так, значит, свадьба? Следует, — //
Сказал один из Губиных, — // Поздравить молодых».
У столбика дорожного // Знакомый голос слышится, // Подходят наши странники // И видят: Веретенников // (Что башмачки козловые // Вавиле подарил) // Беседует с крестьянами. // Крестьяне открываются // Миляге по душе: // Похвалит Павел песенку — // Пять раз споют, записывай! // Понравится пословица — // Пословицу пиши! // Позаписав достаточно, //
Сказал им Веретенников: // «Умны крестьяне русские, //
Одно нехорошо, // Что пьют до одурения, // Во рвы, в канавы валятся — // Обидно поглядеть!»
«Ой батюшки, есть хочется!» — //
Сказал упалым голосом //
Один мужик; из пещура // Достал краюху — ест.