Неточные совпадения
Ее
лицо нашел он миловидным и очень знакомым по типу. Наверное, она откуда-нибудь
с Волги же родом, скорее сверху, из Ярославля, Костромы, Кинешмы; какая-нибудь обывательская дочь, бабенка или девушка; много-много — молоденькая жена станового, акцизного или пароходского служащего, едет на ярмарку повеселиться,
к мужу, или одна урвалась. Может быть, из воспитанных, потому что держит себя без купеческой чопорности, даже весьма развязно, так что ее примут, пожалуй, и за особу, склонную
к приключениям.
Лодка!.. Он готов был нанять пароход. Через несколько минут все общество спустилось вниз
к пристани. Добыли большой струг. Ночь стояла, точно она была в заговоре, облитая серебром. На Волге все будто сговорилось, зыбь теплого ветерка, игра чешуй и благоухание сенокоса, доносившееся
с лугового берега реки. Он шептал ей, сидя рядом на корме, — она правила рулем, — любовные слова… Какие?.. Он ничего не помнит теперь… Свободная рука его жала ее руку, и на своем
лице он чуял ее дыхание.
Одевался он долго и
с тревогой, точно он идет на смотр… Все было обдумано: цвет галстука, покрой жилета, чтобы было
к лицу. Он знал, что ей нравятся его низкие поярковые шляпы. Без этой заботы о своем туалете нет ведь молодой любви, и без этого страха, как бы что-нибудь не показалось ей безвкусным, крикливым, дурного тона. Она сама одевается превосходно,
с таким вкусом, что он даже изумлялся, где и у кого она этому научилась в провинции.
— Смущаться тебе нечего, Сима, — успокоенным тоном сказал Теркин и повернул
к ней
лицо. — Ни тебя, ни двоюродной твоей сестры отец не обидит. И вы
с матерью в полном праве порадеть о ваших кровных достатках. Та госпожа — отрезанный ломоть. Дом и капитал держались отцом твоим, а не братом… Всего бы лучше матери узнать у старика, какие именно деньги остались после дяди, и сообразно
с этим и распорядиться.
Прямо
к нему
лицом лежала на разрытой земле, в рваной рубахе, баба лет за сорок, ожирелая,
с распущенными седеющими волосами, босая, очень грязная. Лежала она наполовину ничком, левой рукой ковыряла в земле и выла.
Кучер Захар, молодой малый,
с серьгой в ухе, чистоплотный и франтоватый, — он брил себе затылок через день, — обернул
к ней свое загорелое широкое
лицо с темной бородкой и улыбнулся.
Зачем бежать? Почему не сказать мужу прямо: «Не хочу
с тобой жить, люблю другого и ухожу
к нему?» Так будет прямее и выгоднее. Все станут на ее сторону, когда узнают, что он проиграл ее состояние. Да и не малое удовольствие — кинуть ему прямо в
лицо свой приговор. «А потом довести до развода и обвенчаться
с Васей… Нынче такой исход самое обыкновенное дело. Не Бог знает что и стоит, каких — нибудь три, много четыре тысячи!» — подумала Серафима.
Руки спустились и взяли его за локти. И свое полное возбужденное
лицо, все еще
с «ангельским» оттенком, она близко-близко подставила
к нему, поднявшись на цыпочки.
Он тотчас же стал внутренне придираться
к ней. Ее красота не смиряла его, а начала раздражать.
Лицо загорелое,
с янтарным румянцем, он вдруг нашел цыганским. Ее пеньюар, голые руки, раскинутые по спине волосы — делали ее слишком похожей на женщину, созданную только для любовных утех.
Ее худощавый стан стройно колыхался в широкой кофте,
с прошивками и дешевыми кружевцами на рукавах и вокруг белой тонкой шеи
с синими жилками. Такие же жилки сквозили на бледно-розовых прозрачных щеках без всякого загара. Чуть приметные точки веснушек залегли около переносицы. Нос немного изгибался
к кончику, отнимая у
лица строгость. Рот довольно большой,
с бледноватыми губами. Зубы мелькали не очень белые, детские. Золотистые волосы заходили на щеки и делали выражение всей головы особенно пленительным.
Теркин лежал в той же позе,
лицом к стене, но
с открытыми глазами. Мириться он
к ней не пойдет. Ее необузданность, злобная хищность давили его и возмущали. Ни одного звука у нее не вылетело, где бы сказались понимание, мягкая терпимость, желание слиться
с любимым человеком в одном великодушном порыве.
— Знаю, что ты скажешь! — вдруг порывисто заговорила она шепотом и обернула
к нему
лицо, уже менее жесткое, порозовелое и
с возбужденными глазами. — Ты скажешь: «Сима, будь моей женой»… Мне этого не нужно… Никакой подачки я не желаю получать.
В доме Теркину не сиделось. Он понукал кучера поскорее закладывать, потом узнавал, подают ли Калерии Порфирьевне молоко; когда
к крыльцу подъехало тильбюри, он сам пошел доложить ей об этом и еще раз просил,
с заметным волнением в
лице, «быть осторожнее, не засиживаться в избах».
Карлик замечал, что у барина
к ней большое влечение. От его детских круглых глаз не укрылось ни одно выражение
лица Теркина, когда он говорил
с Калерией, брал ее руку, встречал и провожал ее… Только он не мог ответить за барина, какое влечение имеет он
к ней: «по плоти» или «по духу».
Еще раз прошелся он по ней из одного угла до другого.
К нему наискось от амвона медленно двигалась старушка, скорее барыня, чем простого звания, в шляпе и мантилье,
с желтым
лицом, собранным в комочек. Шла она, — точно впала в благочестивую думу или собиралась класть земные поклоны, —
к нему боком, и как только поравнялась — беззвучно и ловко повернулась всем
лицом и, не меняя ущемленной дворянской мины, проговорила сдержанно и вполголоса...
Он присел опять на крыльцо деревянной церкви, закрыл
лицо руками и заплакал. Та жизнь уже канула. Не вернется он
к женщине, которую сманил от мужа. Не слетит
к нему
с неба и та,
к кому он так прильнул просветленной душой. Да и не выдержал бы он ее святости; Бог знал, когда прибрал ее
к Себе.
К концу обеда, за пирожным — трубочки
с кремом — Первач опять протянул носок и встретил пухлую ножку Сани.
Лицо ее уже не зарумянилось вдруг, как в первый раз.
Роста он был очень большого, вершков десяти
с лишком, худощавый, узкий в плечах,
с очень маленькой круглой головой, белокурый. Мелкие черты завялого
лица не шли
к такому росту. Он носил жидкие усики и брил бороду. Рот
с плохими зубами ущемлялся в постоянную кисловатую усмешку. Плоские редкие волосы он разделял на, лбу прямым пробором и зачесывал на височках. Голову держал он высоко, немного закидывая, и ходил почти не сгибая колен.
Тот, задумчиво смотревший в другую сторону, повернул
к нему свое
лицо, круглое, немного пухлое, моложавое
лицо человека, которому сильно за сорок, красноватое,
с плохо растущей бородкой. На голове была фуражка из синего сукна. Тень козырька падала на узкие серые глаза, добрые и высматривающие, и на короткий мясистый нос,
с маленьким раздвоением на кончике.
В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа
с красным шелковым воротником. Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином
к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались
с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все
лицо пошло красными лишаями. Подслеповатые глаза
с рыжеватыми ресницами ухмылялись.
Он ожидал молодящегося франта, в какой-нибудь кургузой куртке и
с моноклем, а
к нему приближался человек пожилой, сутулый,
с проседью; правда,
с подкрашенными короткими усами на бритом
лице, — но без всякой франтоватости, в синем пиджаке и таких же панталонах. Ничего заграничного, парижского на нем не было.
Теркин сидел сняв шляпу, вполоборота
к Сане, глядел на ее розовато-бледное
лицо, на косу, заплетенную по-крестьянски, и на ее удивительные ручки. Он сам попросил позволения посидеть
с ней. Саня застенчиво провела его в беседку.
Серафима была одета пестро, но очень
к лицу — шляпка
с яркими цветами и шелковый ватерпруф темно — малинового цвета,
с мешком назади и распашными рукавами.
Лицом к нему сидел сгорбившись Зверев, в арестантском халате и шапке без козырька; по бокам два полицейских
с шашками и у обоих револьверы.
Когда Теркин кончил, он обернул
к ним свое загорелое,
с лоском, пухлое
лицо и, часто мигая серыми глазками, выговорил
с юмором...
Неточные совпадения
По правую сторону его жена и дочь
с устремившимся
к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный
к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна
к другой
с самым сатирическим выраженьем
лица, относящимся прямо
к семейству городничего.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она
к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на
лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа
сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— Вот, я приехал
к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз
с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное
лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла
к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и
с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить
с ним.
Вронский сам был представителен; кроме того, обладал искусством держать себя достойно-почтительно и имел привычку в обращении
с такими
лицами; потому он и был приставлен
к принцу.