Неточные совпадения
Теркин прошелся по палубе и сел у другого борта, откуда ему видна была группа из красивой блондинки и офицера, сбоку от рулевого. Пароход шел поскорее. Крики матроса прекратились, на мачту подняли цветной фонарь, разговоры стали гудеть явственнее в тишине вечернего
воздуха. Больше версты «Бирюч» не встречал и не обгонял ни одного парохода.
В
воздухе пахло стручьями желтых акаций, пыльных и малорослых, посаженных вдоль решеток сквера.
Возглас ее замер в прозрачной тишине засвежевшего
воздуха.
Звуки ругательного слова гулко раздались в
воздухе… Учитель вскочил, схватился одной рукой за угол кафедры, а другой оттолкнул Теркина…
В
воздухе свистнул размах розги. Он закрыл глаза и закусил губы до крови, чтобы не крикнуть.
— Господа! — обратился Кузьмичев к пассажирам, и голос его возбужденно и весело полился по ночному
воздуху. — Каков господин? Воля ваша, я его высажу! — Еще бы!.. Так и надо! — раздалось из кучи, собравшейся тотчас.
С реки шел розовый отблеск заката. Позади высил ся город, мягко освещенный, с полосами и большими пятнами зелени по извилинам оврагов. Белые и красные каменные церкви ярко выделялись в
воздухе, и кресты горели искрами.
Это была паровая мельница, построенная лет пять назад. Она отняла у отца ее две трети «давальцев». На ней мололи тот хлеб, что хранился в длинном ряде побурелых амбаров, шедших вдоль берега реки, только ниже, у самой воды. Сваи, обнаженные после половодья, смотрели, частоколом, и поверх его эти бурые ящики, все одной и той же формы, точно висели в
воздухе.
Аксинья отворила ей дверь в большую низковатую комнату с тремя окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее.
Воздух стоял в ней спертый. Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель в чехлах занимала две стены в жесткой симметрии: диван, стол, два кресла. В простенках узкие бронзовые зеркала. На стенах олеографии в рамах. Чистота отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и блестел. По нем от одной двери к другой шли белые половики. На окнах цветы и бутыли с красным уксусом.
Большая тишина обволакивала его ночью. Изредка трещотка ночного сторожа засвербит справа, и звук надоедливо простоит в
воздухе с минуту, и потом опять мертвая тишина. Даже гул пароходных свистков не доходит до них.
— До вас у Петра Иваныча неотложное дело… Я на
воздухе побуду.
В гостиной, с дверью, отворенной на обширную террасу, было свежее, чем на
воздухе. Спущенные шторы не пропускали яркого света, а вся терраса стояла под парусинным навесом.
— У-ф!.. — выпустил он
воздух звонкой нотой.
Воздух этих комнат, пропитанный запахом канцелярской пыли, сургуча и сапожной кожи, хватал его за горло. Он много видал видов, но редко попадал в такие места, как полицейские участки, съезжие дома, «кутузки». В настоящей тюрьме или остроге и совсем не бывал, даже в качестве посетителя.
На крыльце садика, куда выходил фасад здания, Теркин, только что надевший шляпу в сенях, опять снял ее, как делают невольно, выходя из духоты на свежий
воздух.
Емко втянул он в себя
воздух на холодке зардевшегося утра.
Особенной свежестью росы еще отзывался этот
воздух. Ночи стали уже холодные, и вниз по лощине, куда Теркин повернул по дороге в овражек, белая пелена покрывала озимые всходы. И по деревьям овражка ползли разрывчатые куски жидкого тумана.
Глаза Серафимы сверкнули. Она остановилась прямо к нему лицом и вскинула по
воздуху правой рукой.
Грудь ее пошла волнами, руки выделывали круги в
воздухе, волосы совсем распустились по плечам.
На одной полосе уже началось жнитво. Две бабы, в рубахах и повойниках, ныряли в овес, круто нагиная спины, и взмахивали в
воздухе серпами.
Запах сосновых бревен освежал
воздух. Серафима любила эту комнату рано утром и к вечеру.
Любимое пожелание Калерии осталось еще в
воздухе просторной и свежей комнаты, стоявшей в полутемноте от спущенных штор.
Он вышел, шатаясь. Голова кружилась, в груди была острая, колющая боль. И на
воздухе, — он попал на крыльцо, — он долго не мог отдышаться и прийти в себя.
Вот пробежала молодая девушка, на голове платочек, высокая, белолицая, с слабым румянцем на худощавых щеках… И пелеринка ее простенького люстринового платья колыхалась по
воздуху.
В
воздухе, засвежевшем под частыми, уже осенними облаками, носился плодовый запах, как бывало на Варварской площади, в Москве, или теперь на Болоте, о ту же пору дня.
Сзади и с боков на него напирала стена богомольцев перед драгоценной ракой. Густой запах шел от всех этих зипунов, понев, лаптей, смазанных сапог. Чад от восковых свеч вился заметными струями в разреженном
воздухе Троицкого собора. Со стен, закоптелых и расписанных во все стороны, глядели на него лики угодников.
Ему не было ни жутко, ни тоскливо; никакого желания не получил он остаться тут и что-нибудь заказать, молебен или панихиду; потянуло сейчас же на
воздух, засвежевший от дождя и облачного неба.
В каменном скитском здании долго глядел он вниз на тот придел, где весь иконостас чернеет штучным деревом. Тишина обволакивала его. Свет мягко выделял контуры резьбы и лики местных икон… Запах кипариса чувствовался в
воздухе.
Все эти разоблачения перенесли гостя к тому времени, когда, бывало, покойный Иван Прокофьич весь раскраснеется и с пылающими глазами то вскочит с места, то опять сядет, руками
воздух режет и говорит, говорит… Конца его речам нет…
Девушка изредка щурилась, когда повертывала голову в сторону дома, где был юг. Ее высокая грудь вдыхала в себя струи
воздуха, с милым движением рта. Розовые губы ее заметно раскрывались, и рот оставался полуоткрытым несколько секунд — из него выглядывали тесно сидящие зубы, блестевшие на солнце.
Ее кроватка, с белым пологом, занимает половину стены, смежной с гостиной, где стоит рояль. На нем играла ее мама. Он немного уже дребезжит; она не просила купить ей новый инструмент. Играет она совсем уж не как музыкантша. Петь любит, да и то — полосами, больше на
воздухе или, когда ей взгрустнется, у себя в комнате, без всякого аккомпанемента.
После пения „Крамбамбули“ и острого напряжения нега разлилась по всему телу. Саня, прищурив глаза, отвела их в сторону тетки, — и ей широкое, обрюзглое, красное, лоснящееся лицо казалось таким милым, почти ангельским. Она чмокнула на
воздух и проговорила голосом, полным истомы...
Что за милое благоухание! Она обожает духи всякие. А весной, на
воздухе, тонкий дух цветка, особенно такого, как ландыш!
Ехать было довольно мягко, без пыли — от недавнего дождя, по глинистому грунту. Наезженная колея держалась около одного края широчайшего полотна, вплоть у берез; за ними шла тропка для пешеходов. Солнце только что село. Свежесть все прибывала в
воздухе.
Он не досказал, вдохнул в себя струю засвежевшего весеннего
воздуха, потрепал Хрящева по плечу и засмеялся.
Смех ее, высокий и дробный, задрожал в теплом вечернем
воздухе и отдался в груди Теркина.
От деревьев шли чуть заметные тени, и в
воздухе роились насекомые. Чириканье и перепевы птиц неслись из разных углов парка. Пахло ландышем и цветом черемухи. Все в этом году распустилось и зацвело разом и раньше. Его сердце лесовода радовалось. Для него не было лучших часов, как утренние в хорошую погоду или ночью, в чаще „заказника“, вдоль узкой просеки, где звезды смотрят сверху в щель между вершинами вековых сосен.
Теркин ускорил шаг по дороге, вдыхая в себя громко струю затеплевшего
воздуха с его благоуханием.
Серафима подняла голову и громко потянула в себя
воздух.
Дорогой до них не доходило пение и щебетание; а теперь в их ухо входил каждый завиток мелодии серебристым дрожанием
воздуха.
— Не в этом дело! — ослабшим голосом возразил Аршаулов, и руки его упали сразу на костлявые бедра. — Не в этом дело!.. Теперь в
воздухе что-то такое… тлетворное, под обличьем искания высшей истины. Не суетным созерцанием нам жить на свете, особливо у нас, на Руси-матушке, а нервами и кровью, правдой и законом, скорбью и жалостью к черной массе, к ее невежеству, нищете и рабской забитости. Вот чем!..