Неточные совпадения
Великое значение Ницше для нашей эпохи в том и заключается, что
он с неслыханной дерзостью решился сказать что-то;
он нарушил этикет критической эпохи, пренебрег приличиями научного века, был самой жизнью, криком ее глубин, а не — о жизни.
Кант оставил познающего
с самим собою, гениально формулировал
его оторванность от бытия, от действительности, от реальности и искал спасения в практическом разуме.
В силах был справиться
с проблемами лишь один Франц Баадер, но путь
его был особый, не тот, что у всей философии.
Гностицизм в существе своем есть рационализм, какое бы мистическое одеяние
он ни одевал, это рафинированный,
с трудом распознаваемый рационализм.
Гностицизм смешивает оккультное знание
с религией, подменяет
им религию, в то время как оккультное знание должно рассматриваться как форма знания, как расширенная наука, а не как религия.
Скорее можно было бы назвать схоластикой отвлеченную философию и современную гносеологию, так как
они порвали
с духом жизни, жизни себя противопоставили.
Схоластическое богословие и есть разобщение
с тайнами религиозной жизни,
оно свидетельствует о том, что опыт религиозный иссяк, и подменяет опыт отвлеченным мышлением.
Воссоединение
с бытием не может быть постыдным порабощением философии,
оно восстанавливает ее цель.
Человек, предоставленный самому себе, оставленный
с самим собой и своим «человеческим», бессилен и немощен,
ему не открывается истина, не раскрывается для
него смысл бытия, не доступен
ему разум вещей.
Кант был гениальным выразителем серьезной болезни в бытии человеческом,
он философски формулировал роковой разрыв
с корнями и истоками бытия.
Отравленный кантианством не может уже иметь живых, реалистических связей
с бытием,
его мироощущение надорвано.
Протестантизм порвал мистические нити, связывавшие человека
с церковью,
с соборностью,
с душою мира, т. е.
с бытием и таинственной
его преемственностью.
Протестантизм весь переходит в субъективный мир духа,
он порывает
с тайнами и таинствами объективного бытия, соборной души мира, матери-земли.
О. Конт был не только верующий по своей психологической природе, но и настоящий мистик:
он верил в человечество, которое сближалось для
него с вечной женственностью христианской мистики, и кончил построением позитивной религии человечества
с культом, напоминающим католичество.
На этой почве совершается гносеологический кризис, который начался
с призыва к Канту, а в дальнейшем своем развитии должен преодолеть и кантианство, эту для многих элементарную школу, в которой научное знание защищают от скептицизма и лишают
его абсолютной притязательности.
Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис, вера в этот миф пала,
он связан был
с позитивной философией и разделяет ее судьбу; сама же наука пасть не может, она вечна по своему значению, но и смиренна.
Ориген был самым гениальным умом среди учителей церкви,
его справедливо сравнивают
с величайшими философами.
Афанасий Великий не обладал философским умом Оригена;
он был не философ, а простой человек, почти младенец по сравнению
с Оригеном.
Гностики первых веков христианской эры были могучими умами,
с творческой фантазией, среди
них были такие гении, как Валентин.
С религиозными реальностями гностики были разобщены, так как не принимали
их иррационально.
Человек остался одиноким сам
с собой, перед бездной пустоты, отрезанным от живой конкретности, и
ему осталось лишь постулировать утешительное, лишь субъективно воссоздавать утерянную божественность в мире.
Всякий акт знания, начиная
с элементарного восприятия и кончая самыми сложными
его плодами, заключает в себе принудительность, обязательность, невозможность уклониться, исключает свободу выбора.
Лучший, добросовестнейший из эмпириков Д.
С. Милль почти что сознавал то, о чем здесь идет речь, но рационалистический дух давил
его и мешал сделать смелые выводы.
Эмпиризм есть бессознательная и потому низшая форма рационализма,
он имеет дело не
с первичным и живым опытом, а
с вторичным и рационализированным; твердость знания у эмпиризма есть твердость рационализма, контрабандным образом проведенного.
Когда зародилось познание из недр самой жизни,
оно хотело быть браком познающего
с бытием.
Актом нашей умопостигаемой воли, в таинственной глубине бытия, до времени, предмирно совершили мы избрание этого мира, поверили в
него, определили себя к бытию в данной действительности, связались
с этим миром тысячами нитей.
Я верю в Бога моего не потому, что доказано мне бытие
Его, что принужден к принятию
Его, что гарантирован я залогами
с небес, а потому, что люблю
Его.
Научное знание, как и вера, есть проникновение в реальную действительность, но частную, ограниченную;
оно созерцает
с места,
с которого не все видно и горизонты замкнуты.
Это не значит, что вина не в
них, это лишь значит, что недостаточно сильно хотят, или хотят, но без риска и отречения,
с сохранением всех гарантий и предубеждений.
С. Трубецкой продолжал
его дело.
Гносеологический гамлетизм
с самого начала предполагает познание отсеченным от цельной жизни духа, субъект оторванным от объекта и
ему противоположным, мышление выделенным из бытия и где-то вне
его помещенным.
Риккерт и
его ученики скажут, что это первичное сознание есть лишь иррациональное «переживание»,
с которым не имеют никакого дела гносеология и философия, что тут можно только «переживать» и нельзя познавать.
Разрубить этот узел — значит радикально порвать
с номинализмом слов, вернуть словам
их реальное, онтологическое содержание и смысл.
Риккерт и
его школа,
с одной стороны, прагматизм Джемса и Бергсона,
с другой, — самые замечательные и злободневные явления современной философии.
Прагматизм порывает
с отвлеченным познанием, пытается восстановить связь познания
с жизнью, вновь превратить познание в функцию жизни —
он знаменует собою кризис рационалистической философии.
Критицисты и позитивисты — только последние результаты этой рационалистической метафизики, не
им судить, в
их владении нет такого места,
с которого можно было бы наблюдать и исследовать рационализм в метафизике.
Человек потому постигает тайну вселенной, что
он одного
с ней состава, что в
нем живут те же стихии, действует тот же разум.
Душа гносеологии Лосского тяготеет к русской философии, хотя по методам, по способу подхождения
он отличается от русских метафизиков, недостаточно считавшихся
с новейшими течениями.
Критицизму, совершенно упразднившему бытие, достигшему формалистической пустоты в гносеологическом самопогружении в субъект, эмпиризму, ограничившему опыт и вытравившему из
него все живое, придется
с Лосским более считаться, чем
с Вл.
Но оба
они одной крови, для обоих субъект был безнадежно оторван от объекта, оба сносились
с живым миром через посредников, не знали непосредственного касания мышления бытию.
Но методологический прием Лосского, отграничивающий теорию знания от всякой онтологии, от всякого содержания интуитивно-мистического знания, должен импонировать
его противникам из лагеря критицизма и позитивизма; эта слабость Лосского может оказаться силой в
его борьбе
с противниками.
Он признает наличность бытия в познании, непосредственность восприятия мира и этим порывает
с традициями рационалистов, эмпириков и критицистов.
Вместе
с тем точка зрения Лосского не есть имманентный идеализм,
он ведь не утверждает, что всякое бытие имманентно сознанию.
Решительное
его отрицание трансцендентности знания совмещается
с признанием трансцендентности бытия.
Лосский утверждает, что бытие непосредственно нам дано, не отделено от субъекта и вместе
с тем ни в каком смысле не создается субъектом и не зависит от
него.
С этим, как мы увидим ниже, связано для Лосского большое затруднение, которое подкапывает всю
его теорию восприятия.
С этим будет связано наше основное возражение Лосскому; а теперь перейдем к главнейшим выводам
его оригинальной гносеологии.
В связи
с этим недопустим также и дуализм между наглядным представлением и понятием: и наглядные представления и понятия не отображают действительности, но зато
они содержат ее в себе;
они одинаково заключают в себе бытие».
Он не согласен
с тем, что общее — рационально, а индивидуальное — иррационально.
Онтология
с другого хода вошла в
его гносеологию.