Неточные совпадения
Критерий истины стали искать внутри
самого познающего субъекта, в его отношении к
себе, а не к бытию.
Философия отвлеченная, существующая
сама по
себе, из
себя черпающая свою мудрость, прекращает свое существование.
Поэтому оправдывать
себя перед гносеологами по критериям, выдуманным
самими гносеологами, я отказываюсь, и отказываюсь вполне правомерно: я отрицаю их критерии, не признаю их суда, считаю противозаконной всю их деятельность.
Человек остался одиноким
сам с
собой, перед бездной пустоты, отрезанным от живой конкретности, и ему осталось лишь постулировать утешительное, лишь субъективно воссоздавать утерянную божественность в мире.
Всякий акт знания, начиная с элементарного восприятия и кончая
самыми сложными его плодами, заключает в
себе принудительность, обязательность, невозможность уклониться, исключает свободу выбора.
Опыт
сам по
себе, опыт не конструированный рационально, опыт безграничный и безмерный не может ставить пределов и не может дать гарантий, что не произойдет чудо, т. е. то, что эмпирикам представляется выходящим за пределы их «опыта».
Ведь опыт,
сам по
себе взятый, как источник всякого познавательного питания не уполномочивал эмпириков говорить за
себя.
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него вся действительность, все живое бытие есть продукт знания, мышления: мир созидается категориями субъекта, и ничто не в силах из этих тисков освободиться, ничего не является
само по
себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
В критицизме формулируется потеря путей к бытию, к живым реальностям, в критицизме познающий субъект остается
сам с
собой и из
себя все должен воссоздать.
Гносеология
сама по
себе не в силах разрешить этого вопроса; она может лишь констатировать, что знание всегда упирается в веру, дальнейшее же углубление возможно лишь для метафизики.
Само зарождение автономной философии нового времени заключало уже в
себе грех рационалистической разорванности и рассеченности, как мы видели в предшествующей главе.
Скептицизм интеллектуальный
сам по
себе не страшен.
Что знание не есть нечто отличное от бытия и противоположное ему, а есть
само бытие — этот здоровый реалистический тезис очень трудно усвоить
себе современному сознанию, засоренному всеми формами рационализма; он звучит чем-то наивным и примитивным, досократовским и почти что дофилософским.
И это поистине революционная точка зрения, знаменующая
собой переворот в теории знания, так как большая дорога в развитии теории знания вела до сих пор к все большему и большему разобщению между субъектом и объектом и полному отрицанию возможности овладеть бытием, добиться присутствия в знании
самой действительности.
Если мир не-я переживается в опыте не только через его действия на субъект, а и
сам по
себе, в своей собственной внутренней сущности, то это значит, что опыт заключает в
себе также и нечувственные элементы и что связи между вещами даны в опыте.
Человек отдается во власть настроений, причудливых переживаний, свободных от всякой нормы; после смерти Бога
сам творит
себе богов, из
себя пытается воссоздать потерянное бытие.
Сама по
себе материя не есть зло, и не в ней источник зла.
Вера в естественное бессмертие
сама по
себе бесплодна и безотрадна; для этой веры не может быть никакой задачи жизни и
самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти из мира.
Человечество
само по
себе не может искупить греха, так как жертва его и кровавая его мука не равна преступлению богоотступничества и
само оно не может простить
себе греха.
Идея Единого Бога или Бога Отца
сама по
себе не делает понятным ни распад между творением и Творцом, ни возврат творения Творцу, не осмысливает мистическое начало мира и его истории.
Все монады, из которых состоит творение,
сами избрали свою судьбу в мире, свободно определили
себя к бытию в мире, подчиненном необходимости и тлению.
Только религиозное восприятие в силах решить вопрос, кто Христос и в чем «сущность» христианства; историческое исследование и философское умозрение
само по
себе бессильно установить религиозный факт.
Сам Христос свидетельствует о
Себе, и свидетельства этого не в силах побороть все слабости христианина.
Папоцезаризм и цезарепапизм были двумя формами «христианского государства», двумя ложными попытками власти этого мира выдать
себя за христианскую, в то время как никогда не было сказано и предсказано, что религия Христа будет властвовать над миром, будет преследовать и насиловать (а не
сама преследоваться и насиловаться).
Человеческая природа — ничто, взятая
сама по
себе, самоутверждающаяся, но она божественна, могущественна в единении с Божеством.
Революционер-герой
себя самого считает спасителем мира и жаждет
себя принести в жертву, пролить кровь для искупления грехов мира.
Идея всеобщего спасения, очень притягательная и заключающая в
себе долю истины, легко превращается в злой соблазн, когда она понимается в смысле спасения не только полноты бытия, но и
самого зла, которое есть небытие.
Страдание,
само по
себе взятое, не есть цель и не есть заслуга.
Если страдание
само по
себе ценно, то бороться со страданием невозможно; тогда остается пассивно терпеть все страдания жизни и благодарить за них Господа.
Гедонизм, эта вывернутая наизнанку идеология страдания, видит в страдании
самом по
себе зло и оказывается бессильным бороться с корнями зла, с источником страдания.
В творчестве теургическом нисходит Бог и
сам участвует в творческом процессе, в творчестве теургическом человек зовет Бога
себе на помощь, а Бог обращается к человеку как к сотруднику в завершении дела творения.
Самое благородное явление, рожденное на почве декадентства французского — утонченного упадочничества, слишком мало вызывает к
себе внимания и на родине, и у нас и ждет еще справедливой оценки.
«
Самая большая сила диавола в том, что он заставил
себя отрицать».
Но
сама учащая церковь властна, волюнтаристична, она берет на
себя ответственность за души пасомых и сознает свою свободу.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные?
самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про
себя всегда на трефовую даму?
Я узнал это от
самых достоверных людей, хотя он представляет
себя частным лицом.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так
самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
По осени у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто дней не ел; хирел да сох, //
Сам над
собой подтрунивал: // — Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и
сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)