Неточные совпадения
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него вся действительность, все живое бытие есть продукт знания, мышления:
мир созидается категориями субъекта, и ничто не в
силах из этих тисков освободиться, ничего не является само по себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
«Поверив» в этот
мир, мы стали «знать» его; от
силы веры нашей в этот
мир знание наше этого
мира стало обязательным и твердым.
Но сверхприродные благодатные
силы могут победить ту тяжесть
мира, которая есть область действия этого закона.
Но представим себе, что стены разбиты и ворвались в эту комнату
силы иного, трансцендентного по отношению к ней
мира,
силы, отличные от действующих в этом помещении.
И весь
мир, весь природный порядок есть замкнутое помещение, в котором закономерно действуют данные в нем
силы.
Но в замкнутое помещение нашего
мира могут прорваться
силы иного
мира,
силы божественные, благодатные.
Ведь закономерность действия
сил природы ничего не говорит о невозможности существования иных
сил и ничего не знает о том, что произойдет, когда иные
силы войдут в наш
мир.
Отрицание же
сил иного
мира — вне компетенции науки, призванной лишь открывать закономерность данного
мира.
Спаситель явился
миру в образе раба, а не царя, и был раздавлен
силами этого
мира, и принял смерть по законам этого
мира.
Поэтому дело спасения не было делом насилия над человеком: человеку предоставлена свобода выбора, от него ждут подвига веры, подвига вольного отречения от разума этого
мира и от смертоносных
сил этого
мира во имя разума большого и
сил благодатных и спасающих.
Но для этого необходимо освободиться от исключительной власти этого
мира, от гипноза царящих в нем смертоносных
сил.
Можно изучить точно данную комнату, установить закономерность для действующих в ней
сил, но правомерно ли отсюда заключить о том, что происходит во всем остальном
мире и что произойдет, когда
силы всего
мира проникнут в эту комнату.
Может ли дитя смерти спастись и спасти
мир собственными
силами?
Для религиозного сознания ясно, что должна быть создана космическая возможность спасения; человечество должно оплодотвориться божественной благодатью: в
мире должен совершиться божественный акт искупления, победы над грехом, источником рабства, победы, по
силе своей равной размерам содеянного преступления.
Силой божественной любви Христос возвращает
миру и человечеству утраченную в грехе свободу, освобождает человечество из плена, восстанавливает идеальный план творения, усыновляет человека Богу, утверждает начало богочеловечности, как оно дано в идее космоса.
Для греческого религиозного сознания
мир был бессмысленным круговоротом играющих
сил природы и не было никакого разрешения этой игры, никакого исхода, никакой надежды для человеческого лица.
Христос явился
миру в образе Распятого, был унижен и растерзан
силами этого
мира.
И до сих пор
мир не понимает, почему Христос не пришел в
силе и славе, почему не явил Своей божественной мощи, почему так бессильна религия Христа в истории, почему христианство получает удар за ударом и не удается, не устраивает этого
мира.
В конце мировой истории Христос явится как Царь, явит
миру Свою
силу и славу, будет властвовать над
миром,
миру обещано наступление Его тысячелетнего царства.
Смысл творения в том, чтобы человек и за ним весь
мир полюбили Бога — Любовь, а не устрашились Бога —
Силы.
Средние века, которые будут для нас вечным поучением и ко многим сторонам которых мы неустанно должны возвращаться, особенно поучительны сочетанием небесной мечты с земной
силой этого
мира, лежавшего еще во зле.
Смысл мировой истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого
мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот
мир не имеющим конца во времени, а в приведении этого
мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении тех человеческих
сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (в религиозном смысле слова).
Великая правда этого соединения была в том, что языческое государство признало благодатную
силу христианской церкви, христианская же церковь еще раньше признала словами апостола, что «начальствующий носит меч не напрасно», т. е. что власть имеет положительную миссию в
мире (независимо от ее формы).
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в
мире силы, которая бы не покорилась ему!..
Неточные совпадения
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот был прост; накинется // Со всей воинской
силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по
миру, // Не отойдя сосет!
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода
сила, обладая которою можно покорить
мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь река.
"Мудрые
мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего
мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный
мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою
силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из
сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над
миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.