Неточные совпадения
Эта незыблемая, непоколебимая вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под собой твердыни божественного, не имея благодатной помощи, будучи оставленным
и покинутым, от вселенской души отрезанным, определяет характер изложения этой
книги.
В
книге этой, думается мне, есть внутреннее единство
и внутренняя последовательность, хотя
и нет достаточного внешнего единства
и внешней последовательности.
Отдельные части этой
книги писались в разное время
и отрывками печатались в «Вопросах философии
и психологии».
Теперь отрывки эти переработаны, написаны новые части,
и все претворилось в
книгу, не систематическую, но отражающую цельное религиозно-философское миросозерцание
и мирочувствие.
Все, что я скажу в этой
книге, будет дерзающей попыткой сказать «что-то», а не «о чем-то»,
и дерзость свою я оправдываю так же, как оправдывал ее Хомяков.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в этой
книге. Но форма эта не случайно явилась
и не выдумана, форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа
и не может быть иной. Для меня вера есть знание, самое высшее
и самое истинное знание,
и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно
и доказательно обосновывал
и оправдывал свою веру, т. е. подчинял ее низшему
и менее достоверному знанию.
Книга Н. О. Лосского «Обоснование интуитивизма» — выдающееся явление не только русской, но
и европейской философии.
Книга эта — не обычная профессорская диссертация, не полезная работа преподавателя
и популяризатора философии, а вполне оригинальное творение философа.
Книга Лосского тем
и замечательна, что в ней модернизм возвращается к тому, что было великого
и вечного в прошлом философии.
Замечательная
книга Лосского отражает тот глубокий кризис всей новейшей философии, новейшего критицизма
и эмпиризма, после которого оказывается внутренне неизбежным переход к сознательному мистицизму.
Книга Лосского очень парадоксальна по внешности
и нелегко понимается.
Это мы увидим, разбирая
книгу Лосского, философа вполне критического
и вполне догматического.
Книга Лосского оригинальна
и порывает с господствующими традициями современной философии.
Но если бы Лосский строил сознательно онтологическую гносеологию, он не впал бы в тот гносеологический оптимизм, который составляет основной дефект его
книги, он дал бы верное освещение проблемы лжи в восприятии мира
и познании мира, что составляет для него главный камень преткновения.
[Уже после напечатания моего этюда «О происхождении зла
и смысле истории» я познакомился с интересной
книгой В. А. Кожевникова о Н. Ф. Федорове, замечательном человеке
и мыслителе.
Но важно понять мифологический
и символический характер рассказа
книги Бытия об Адаме
и Еве.
И мифологичность
книги Бытия не есть ложь
и выдумка первобытного, наивного человечества, а есть лишь ограниченность
и условность в восприятии абсолютной истины, предел ветхого сознания в восприятии откровения абсолютной реальности.
Позитивная теория прогресса
и есть религия грядущего земного бога,
и все ее чаяния предсказаны пророческими христианскими
книгами.
Апокалипсис, откровение св. Иоанна,
и есть христианская
книга, в которой заключены пророчества о конце истории, которая тесно связана со смыслом истории.
Замечательнейший современный теософ-оккультист Р. Штейнер [См. недавно вышедшую его
книгу «Die Geheimwissenschaft im Umriss».] разлагает человека на ряд скорлуп, наложенных одна на другую,
и выводит все эти скорлупы из эволюции иных планетных миров.
Но в известном смысле реалистом Гюисманс остался навсегда, реалистическая манера осталась
и в его католических
книгах.
Книга эта, на которой
и основана его декадентская репутация, была встречена шумным негодованием
и непониманием.
Понял истинный смысл
книги Гюисманса только замечательный писатель католического духа Barbey d’Aurevilly, который писал в 1884 году: «После такой
книги автору ничего не остается, кроме выбора между пистолетом
и подножьем Креста».
Он слишком пессимист, слишком внимательно читал
книгу Иова, Экклезиаст, Подражание Христу, Шопенгауэра
и почуял суету
и боль мира.
Но это замечательная, единственная в своем роде
книга. Des Esseintes, герой «A rebours», его психология
и странная жизнь есть единственный во всей новой литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от мира, которого не может принять, с которым не хочет идти ни на какие компромиссы.
Постепенно уходит он от мира, уединяется, окружает себя иным миром любимых
книг, произведений искусства, запахов, звуков, создает себе искусственную чувственную обстановку, иллюзию иного мира, мира родного
и близкого. Des Esseintes грозит гибель, доктор требует, чтоб он вернулся к обыкновенной здоровой жизни, но он не хочет идти ни на какие компромиссы с ненавистной действительностью.
«A rebours» — настоящее ученое исследование,
книга эта полна тончайшими замечаниями по истории литературы, по истории искусства
и мистики.
Когда Des Esseintes уходит от мира действительного в мир любимых изысканных
книг, подобранных с такой любовью
и знанием, Гюисманс дает целое исследование о латинском декадансе.
Гюисманс никогда не мог быть сатанистом, не мог отдаться сатанизму даже тогда, когда был так занят этим явлением в «La bas»,
книге очень интересной
и поучительной.
Католическая культура создала великие храмы, великий культ, великую эстетику
и мистику, великие
книги.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно будет не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже последнего из послушников, если бы они могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее
и ближе всех их разговоров
и книг!
Гюисманс углубляется до исследования тончайшей мистики цветов, животных, красок, вообще религиозной символики. «La Cathédrale» — это
книга о католических храмах, культе
и символике, она неоценима для тех, кто хочет изучить католичество в тончайших его изгибах.
В этой совсем уж католической, католической без муки сомнений,
книге Гюисманса нет подъема
и вдохновения.
Укажу на
книгу Delacroix «Etudes d’historie et de psychologie du mysticisme», написанную с научной точки зрения,
и на
книгу Pacheu «Psycologie des mystiques chrétiens», написанную с католической точки зрения.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть
книг,
и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки,
и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом
и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот
и в
книге «Деяния Иоанна Масона»…
Была тут также лавочка // С картинами
и книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную //
И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо, тем
и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл
книги: «Шут Балакирев» //
И «Английский милорд»…
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера //
И не милорда глупого — // Белинского
и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…