Неточные совпадения
«Переживание» мы находим не только в
душе человека, но и в
душе мира, в
истории, в культуре.
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной
истории, допущение скитания
душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих
душ путем превращения в новые и новые формы — все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец
истории мира.
Идея переселения
души, отделения
души от плоти этого мира и перехода из этого мира в совершенно иной, противоположна вере в воскресение плоти и космическое спасение человечества и мира путем Церкви и
истории.
Плоть этого мира и плоть каждого из нас должна быть спасена для вечности, а для этого нужно не уходить из этого мира в другой, не ждать переселения
души и естественного ее бессмертия, а соединять этот мир с Богом, участвовать в его вселенском спасении путем
истории, спасать плоть от смерти.
Для восточных верований в метемпсихоз плоть человека не имеет никакого значения;
душа человека может перейти в кошку, и потому нет смысла жизни, смысла земной
истории, так как смысл этот тесно связан с утверждением безусловного значения плоти.
Учение о прогрессе, о смысле
истории неизбежно предполагает благодатное завершение
истории, конечный исход, конец
истории, ту или иную эсхатологию; в эсхатологии — пафос религии прогресса,
душа ее.
Человеческое было соединено с божеским в Христе, индивидуально соединялось у святых, у спасавших свою
душу; но на пути
истории, на пути культуры осталась отъединенность.
Мировая
душа оплодотворяется Логосом, принимает в себя Христа, мир должен встретиться в конце
истории с Христом, как невеста с женихом своим.
Сознание смысла
истории и всеразрешающего конца
истории возможно лишь для соборной, церковной мистики, сознание это не дается ни мистике отвлеченной духовности, оторванной от жизни мировой
души и все переносящей внутрь
души индивидуальной, ни мистике субъективного опьянения и преувеличения, искажающего перспективы
истории.
Все, что писал Гюисманс, — лишь
история его одинокой
души, его мучений и обращений, и только.
Но хвала тому, кто своей
историей одинокой
души обострил дилемму — «пистолет или подножье Креста» и пришел к подножью Креста через муки декадентства.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки.
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а
историю души города Окурова — знаешь?
Неточные совпадения
И все эти соображения о значении Славянского элемента во всемирной
истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его
душе, что он мгновенно забыл всё это и перенесся в то самое настроение, в котором был нынче утром.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их
историю и все закоулки их
души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою мысль.
Скандалы, соблазны, и все так замешалось и сплелось вместе с
историей Чичикова, с мертвыми
душами, что никоим образом нельзя было понять, которое из этих дел было главнейшая чепуха: оба казались равного достоинства.
Так как он первый вынес
историю о мертвых
душах и был, как говорится, в каких-то тесных отношениях с Чичиковым, стало быть, без сомнения, знает кое-что из обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
— Вот собираются в редакции местные люди: Европа, Европа! И поносительно рассказывают иногородним, то есть редактору и длинноязычной собратии его, о жизни нашего города. А
душу его они не чувствуют,
история города не знакома им, отчего и раздражаются.