Неточные совпадения
Путь этой книги исходит из свободы
в самом начале, а не приводит к свободе лишь
в конце.
Неизбежный процесс дифференциации зашел слишком далеко, и на всех
концах культуры зреет потребность
в процессе интегрирующем, восстанавливающем органическую целостность.
Но религиозный синтез не может быть дан лишь
в конце, лишь
в результате аналитико-дифференцирующего процесса, лишь для будущих поколений, он дан и
в начале, дан для всех живших и живущих, дан как истина, хранимая вселенской Церковью, как древняя мудрость.
Нельзя быть кантианцем и исповедовать веру
в реальность Воскресения Христа или ждать реального
конца истории.
Для дискурсивного мышления все начала и
концы оказываются скрытыми
в темной глубине, начала и
концы вне той середины, которая заполнена дискурсивным мышлением.
С. Трубецкой
в своих исторических и теоретических работах блестяще проследил судьбу идеи Логоса
в философии, но, к сожалению, не довел своего дела до
конца.]
Бытие дано
в начале, а не
в конце, его нельзя вывести, дедуцировать.
Дух этот боится того завершения,
конца, который дан
в абсолютном бытии.
И свобода дана
в самом начале философствования этого разума,
в начале, а не
конце.
И Лосский принужден допустить, что бытие входит
в знание,
в суждение, разрывая пространство и время, что действительность дана нам вне времени и вне пространства, что
в суждении присутствует и то, что было 1000 лет тому назад, и то, что находится на другом
конце мира.
В конце книги Лосский говорит о необходимости «онтологической гносеологии», но откладывает ее до следующей книги
в полной уверенности, что
в этой своей книге он строил гносеологию, свободную от всякой онтологии.
Однако
в конце он говорит: «Наш мистический эмпиризм особенно подчеркивает органическое, живое единство мира, а потому на почве нашей теории знания должна вырасти онтология, близкая по содержанию к онтологии древних или новейших рационалистов».
Однако всем этим желаниям полагает
конец жалкая ограниченность индивидуального бытия, приковывающая меня к ничтожному комку материи, моему телу, замыкающая меня
в душную комнату и предоставляющая мне лишь тесный круг деятельности».
Земной дух человечества, пошедшего по пути змия, загипнотизировал человека заманчивой идеей прогресса и грядущего
в конце прогресса земного рая, и так обольщен был человек, что не заметил безумия своего служения прогрессу и своего подчинения счастливцам грядущего рая.
История лишь
в том случае имеет смысл, если будет
конец истории, если будет
в конце воскресение, если встанут мертвецы с кладбища мировой истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали
в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический ряд истории вытянется
в одну линию и для всего найдется окончательное место.
Конец мировой трагедии так же предвечно дан, как и ее начало; само время и все, что
в нем протекает, есть лишь один из актов трагедии, болезнь бытия
в момент его странствования.
Свобода творения
в начале мировой истории была сознана формально и потерялась
в грехе;
в конце мировой истории она должна быть сознана материально и обретена
в совершившемся искуплении.
История человечества на земле есть трагедия бытия
в нескольких актах; она имеет начало и
конец, имеет неповторимые моменты внутреннего развивающегося действия;
в ней каждое явление и действие имеет единственную ценность.
Ясно, что множественность и повторяемость
в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения
в новые и новые формы — все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный
конец истории мира.
Если Сын Божий есть Логос бытия, Смысл бытия, идея совершенного космоса, то Дух есть абсолютная реализация этого Логоса, этого Смысла, воплощение этой идеи не
в личности, а
в соборном единстве мира, есть обоженная до
конца душа мира.
В ней ничто не дано
в полноте и завершенности, так как полнота и завершенность могут быть даны лишь
в конце мира.
Процесс истории не есть прогрессирующее возвращение человечества к Богу по прямой линии, которое должно закончиться совершенством этого мира: процесс истории двойствен; он есть подготовление к
концу,
в котором должно быть восстановлено творение
в своей идее,
в своем смысле, освобождено и очищено человечество и мир для последнего выбора между добром и злом.
Лишь
в самом
конце античной культуры почувствовалась тоска и ужас перед индивидуальной судьбой, но то было уже созревание мира для принятия Христа, сознание неизбежности Спасителя.
В конце мировой истории Христос явится как Царь, явит миру Свою силу и славу, будет властвовать над миром, миру обещано наступление Его тысячелетнего царства.
Великое чудо, которого ждет человек и с ним весь мир, — когда все наши мертвецы встанут из гробов и оживут, совершится лишь
в конце истории, к нему все мы должны готовиться.
Но можно ли сказать, что была философским безвременьем и темнотой эпоха,
в середине которой явился Иоанн Скотт Эригена, а
в конце Мейстер Эккерт?
Но, чтобы вступить окончательно на путь богочеловеческий, человечество, по-видимому, должно пройти до
конца соблазн отвлеченного гуманизма, попробовать на вершине исторического процесса,
в поздний час истории устроиться самостоятельно на земле, стать на ноги, отвергнув все источники своего бытия.
В конце XIX века появляются Ницше, декадентство и безрелигиозная мистика.
Учение о прогрессе, о смысле истории неизбежно предполагает благодатное завершение истории, конечный исход,
конец истории, ту или иную эсхатологию;
в эсхатологии — пафос религии прогресса, душа ее.
Всякий верующий
в прогресс ждет, что прогресс приведет к хорошему, благому
концу, что восторжествует царство счастливого, свободного, сильного, божественного человечества, и вдохновляется этим грядущим земным совершенством.
Но тот же верующий
в прогресс мыслит процесс бесконечным, не имеющим никакого
конца во времени, а всякое грядущее совершенство считает подлежащим смене состоянием еще более совершенным, еще более далеким.
Рационалистическое сознание мешает им принять идею
конца истории и мира, которая предполагается их неясными чувствами и предчувствиями; они защищают плохую бесконечность, торжествующую
в жизни натурального рода.
Религиозное сознание видит
в истории трагедию, которая имела начало и будет иметь
конец.
В религии социализма, этом последнем слове учения о прогрессе, есть
конец.
В сознании своем социалисты утверждают, что прогресс будет бесконечным; но
в стихии своей утверждают
конец, социалистический
конец истории, исход, спасение человечества от всех бед и зол, обоготворение человечества.
В этом ожидании
конца весь пафос социализма.
Апокалипсис, откровение св. Иоанна, и есть христианская книга,
в которой заключены пророчества о
конце истории, которая тесно связана со смыслом истории.
Апокалипсические пророчества говорят о грядущем разделении мира, об образовании
в конце истории как царства князя этого мира, так и царства Христова.
Церковь должна приготовиться
в мире, ибо
в конце «наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя».
Победа над смертью и мировое воскресение завоевывается лишь всемирной историей и явится лишь
в ее
конце.
Только
в свете религиозного сознания видна двойственность исторических судеб человечества, видно грядущее
в мире разделение на конечное добро и конечное зло, виден трагический и трансцендентный
конец истории, а не благополучный и имманентный.
Смысл мировой истории не
в благополучном устроении, не
в укреплении этого мира на веки веков, не
в достижении того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим
конца во времени, а
в приведении этого мира к
концу,
в обострении мировой трагедии,
в освобождении тех человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (
в религиозном смысле слова).
Все
в мире должно быть доведено до
конца, изобличено, обнажено.
Окончательное ничтожество зла может быть увидено, лишь
в конце истории, когда зло достигнет предельной своей формы, манившей и соблазнявшей людей.
В этом сущность апокалипсических пророчеств о смысле и
конце истории.
Необходимый, роковой
конец истории, который открывается
в пророчествах, и будет делом свободы, постигнутой не как произвол.
Конец истории
в такой же мере провиденциален,
в какой и свободен.
Конец истории и путь к
концу — не исключительно божественный, а богочеловеческий, и
в богочеловечности таится возможность осмыслить божественный план истории, не погасив индивидуальной свободы человека.
Священнический иерархизм, исполнявший великую миссию,
в конце будет преодолен новой религиозной антропологией.
Мировая душа оплодотворяется Логосом, принимает
в себя Христа, мир должен встретиться
в конце истории с Христом, как невеста с женихом своим.