Неточные совпадения
Скоро наступит
такое время,
что все равно уже будет, кто победит.
Мир вступит в
такое измерение своего исторического бытия,
что эти старые категории будут уже неприменимы.
Но трудно было допустить,
что действие этих начал
так далеко зайдет.
Уже можно предвидеть,
что в результате этой войны Россия в
такой же мере станет окончательно Европой, в какой Европа признает духовное влияние России на свою внутреннюю жизнь.
И Россия не была бы
так таинственна, если бы в ней было только то, о
чем мы сейчас говорили.
Достоевский прямо провозгласил,
что русский человек — всечеловек,
что дух России — вселенский дух, и миссию России он понимал не
так, как ее понимают националисты.
Он, в сущности, всегда любил православие без Христа и всегда оставался верен
такому языческому православию, которое ведь много милее и ближе,
чем суровый и трагический дух Христов.
И он хочет показать,
что весь русский народ
так относится к государственной власти.
Каждая строка Розанова свидетельствует о том,
что в нем не произошло никакого переворота,
что он остался
таким же язычником, беззащитным против смерти, как и всегда был, столь же полярно противоположным всему Христову.
Этим объясняется то,
что русская государственность была
так пропитана неметчиной и часто представлялась инородным владычеством.
Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет к отрицанию смысла истории и исторических ценностей,
так как ценности исторические предполагают жертву людским благам и людскими поколениями во имя того,
что выше блага и счастья людей и их эмпирической жизни.
Так дети относятся к жизни взрослых, которая представляется им удивительной и соблазнительной именно потому,
что она совершенно им чужда.
Русский человек не идет путями святости, никогда не задается
такими высокими целями, но он поклоняется святым и святости, с ними связывает свою последнюю любовь, возлагается на святых, на их заступничество и предстательство, спасается тем,
что русская земля имеет
так много святынь.
Русскому человеку часто представляется,
что если нельзя быть святым и подняться до сверхчеловеческой высоты, то лучше уж оставаться в свинском состоянии, то не
так уже важно, быть ли мошенником или честным.
Так средний радикальный интеллигент обычно думает,
что он или призван перевернуть мир, или принужден остаться в довольно низком состоянии, пребывать в нравственной неряшливости и опускаться.
Это не значит,
что,
так легко соблазняющийся и уклоняющийся от путей личной и гражданской честности, русский человек совсем не любит России.
Но германское сознание у Фихте, у старых идеалистов и романтиков, у Р. Вагнера и в наше время у Древса и Чемберлена с
такой исключительностью и напряженностью переживает избранность германской расы и ее призванность быть носительницей высшей и всемирной духовной культуры,
что это заключает в себе черты мессианизма, хотя и искаженного.
И
чем более
такой национализм претендует на безграничность, тем он становится ограниченнее.
У наших националистов официальной марки, как старой формации,
так и новейшей западной формации, уж во всяком случае меньше русского мессианского духа,
чем у иных сектантов или иных анархистов, людей темных по своему сознанию, но истинно русских по своей стихии.
И можно сказать,
что народная Россия внушает к себе
такую любовь и притягивает к себе всех.
В
таком направлении русской мысли была та правда,
что для русского сознания основная тема — тема о Востоке и Западе, о том, является ли западная культура единственной и универсальной и не может ли быть другого и более высокого типа культуры?
Но случилось
так,
что к этому ответственному моменту нашей истории уровень нашей национальной мысли понизился, темы вечных размышлений нашей интеллигенции измельчали.
Россия
так глубоко вовлечена в самую гущу мировой жизни,
что никакая русская лень и инерция не могут уже отклонить ее от решения основных задач своей истории.
На более глубокую почву должна быть поставлена та истина,
что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным обращением к космической жизни, как в познании,
так и в действии.
Поразительно,
что марксизм, который
так выдвигал моменты производственные, рост производительных сил в социальной жизни и им давал перевес над моментами распределительными, был совершенно лишен космического мироощущения и явил собой крайний образец социологического утопизма, замыкающего человека в ограниченной и поверхностной общественности.
Мы, русские, вдохновлены великой и справедливой войной, но мы не пережили еще непосредственного страха за судьбу родины, у нас не было
такого чувства,
что отечество в опасности.
Но
что внутренно делается для
такого общения и сближения?
Немец добился-таки того,
что орудия мысленные, идеальные превратил в реальные орудия борьбы.
А до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и
так привычно это было,
что перестали даже замечать ужас этого убийства.
Быть может, потому русские стали
такими,
что в истории своей они слишком много страдали от насиловавшей их, над ними стоящей силы.
Но совсем неверно было бы сказать,
что постановка
такой исторической задачи и борьба за
такую историческую ценность есть требование отвлеченной справедливости и определяется исключительными нравственными преимуществами Англии и России перед Германией.
Если утверждается,
что война сама по себе не есть благо,
что она связана со злом и ужасом,
что желанно
такое состояние человечества, при котором войны невозможны и ненужны, то это очень элементарно и слишком неоспоримо.
Толстой с
такой легкостью радикально отверг историю и все историческое, потому
что он не верит в ее реальность и видит в ней лишь случайную и хаотическую кучу мусора.
Так на войне, слишком жалея людей, можно привести к тому,
что погибнет еще большее количество людей.
Представитель с.-д. принципиально заявил,
что социал-демократы отказываются от участия в военно-морской комиссии и не берут на себя ответственности за оборону страны,
так как в обороне должен участвовать весь народ.
С
таким же успехом он мог бы сказать,
что должно участвовать все человечество и даже весь животный и растительный мир.
И еще мог бы сказать,
что социал-демократы будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит конец мира и водворится Царство Божие,
так как раньше трудно ждать абсолютной справедливости на свете.
Такая отвлеченность и абсолютность в политике на практике ведут к тому,
что интересы своей партии или социальной группы ставятся выше интересов страны и народа, интересы части — выше интересов целого.
Такая отвлеченность отрицает,
что политика есть творчество и искусство,
что настоящая, большая историческая политика требует особых даров, а не механического применения общих мест, большей частью невпопад.
Экзистенциалисты антирелигиозного типа
так низко мыслят о человеке,
так понимают его исключительно снизу,
что остается непонятным самое возникновение проблемы познания, возгорание света Истины.
Я не называю
такую философию экзистенциальной, потому
что она находится во власти объективности.
Экзистенциалисты выше марксистов, потому
что для них все-таки существует проблема смерти, которая не существует для марксистов.
Нельзя мыслить
так,
что Бог что-то причиняет в этом мире подобно силам природы, управляет и господствует подобно царям и властям в государствах, детерминирует жизнь мира и человека.
Вопрос о тоталитаризме, о котором
так много пишут, сложнее,
чем обыкновенно думают.
Таким образом выходило,
что церковь лишь санкционировала то,
что делали другие внецерковные и внехристианские силы, и не имела собственного идеала общества и государства.
То,
что нужно отрицать,
так это суверенитет государства.
Но
что еще важнее,
так это то,
что церковь стала императорской.
Как в древние времена,
так и теперь люди склонны думать,
что существует помазание к власти.
Что должно быть решительно утверждено,
так это то,
что свобода есть дух, а не бытие.
И потому мы имеем
такое парадоксальное явление,
что реакционеры, враждебные всяким социальным изменениям, могут прикрываться защитой свободы.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь,
так воспитан,
что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Слуга. Да
что ж ему
такое говорить?
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы
так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…