Неточные совпадения
Начнется же
он с покаяния и
с искупления грехов, за которые посланы нам страшные испытания.
Русская интеллигенция всегда
с отвращением относилась к национализму и гнушалась
им, как нечистью.
Русский народ почти уже готов был примириться
с тем, что управлять
им и цивилизовать
его могут только немцы.
Он хочет святости в жизни абсолютной, и только святость
его пленяет, и
он же готов мириться
с грязью и низостью в жизни относительной.
И внутренне
он соединится
с женственностью русской земли.
И делает
он это
с даром единственным и неповторимым.
Всякое жизненное дуновение и ощущение превращают
его в резервуар, принимающий в себя поток, который потом
с необычайной быстротой переливается на бумагу.
Мнение славянофилов о безгосударственности русского народа требует больших корректоров, так как
оно слишком не согласуется
с русской историей,
с фактом создания великого русского государства.
Розанов, как и наши радикалы, безнадежно смешивает государство
с правительством и думает, что государство — это всегда «
они», а не «мы».
И вот откуда на
них гонение, довольно понятное» (
с. 122).
«
Ему было любо государство в самих казнях, — ибо, казня, государство видело в
нем душу и человека, а не игрушку,
с которой позабавиться.
Противление Розанова христианству может быть сопоставлено лишь
с противлением Ницше, но
с той разницей, что в глубине своего духа Ницше ближе ко Христу, чем Розанов, даже в том случае, когда
он берет под свою защиту православие.
Конечно,
с Розановым мог произойти духовный переворот, в
нем могло совершиться новое рождение, из язычника
он мог стать христианином.
Но после того, как началась мировая война, никто уже не может
с презрением отвращаться от «международного», ибо ныне
оно определяет внутреннюю жизнь страны.
Отставка
его не могла быть результатом столкновения
с правой и даже реакционной политикой.
Но А. Д. Самарин столкнулся
с темным, иррациональным началом в церковной жизни, в точке скрепления церкви и государства,
с влияниями, которые не могут быть даже названы реакционными, так как для
них нет никакого разумного имени.
И
его разумная и трезвая правость,
его рационалистическое славянофильство столкнулись лицом к лицу со скрытой силой, безумной и опьяненной,
с темным вином русской земли.
Они-то и борются
с безответственностью,
с возложением ответственности на силы, вне человека находящиеся.
Религиозное же сознание должно бороться
с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во имя творческой активности человека, во имя
его высшей свободы, во имя высшего смысла жизни.
Гений формы — не русский гений,
он с трудом совмещается
с властью пространств над душой.
И в собственной душе чувствует
он необъятность,
с которой трудно
ему справиться.
Почти смешивает и отождествляет
он свою мать-землю
с Богородицей и полагается на ее заступничество.
Он только
с большим напряжением энергии хотел бы расширить свои границы.
Огромная, превратившаяся в самодовлеющую силу русская государственность боялась самодеятельности и активности русского человека, она слагала
с русского человека бремя ответственности за судьбу России и возлагала на
него службу, требовала от
него смирения.
Он должен, наконец, освободиться от власти пространств и сам овладеть пространствами, нимало не изменяя этим русскому своеобразию, связанному
с русской ширью.
Сам народ все еще как будто бы безмолвствует, и волю
его с трудом разгадывают люди центров.
Оно было исканием истинного народа и истинной народной жизни со стороны интеллигенции, утерявшей связь
с народом и не способной себя сознать народом.
Наши националисты и наши космополиты находятся во власти довольно низких понятий о национальности,
они одинаково разобщают бытие национальное
с бытием единого человечества.
Война жалует и истребляет слабые национальности, и вместе
с тем она пробуждает в
них волю к автономному существованию.
Такого рода национализм есть показатель слабости,
он несоединим
с чувством силы.
Современный империализм — явление чисто европейское, но
он несет
с собой энергию, окончательное раскрытие которой означает конец Европы.
Этого движения боялись народы Европы, чувствуя себя как бы неготовыми для
него, и факт существования Турции
с Константинополем у входа Запада на Восток был выражением духовной незрелости европейских народов.
Во всяком случае,
он обозначал большой шаг вперед по сравнению
с славянофилами и западниками.
Но западничество есть заблуждение детского возраста, и
оно находится в противоречии
с мировыми задачами России.
Лютеране занимали в России привилегированное положение по сравнению
с католиками,
они часто стояли у кормила правления.
В католичестве
он видел дух антихриста и вместе
с протестантской Германией хотел раздавить католичество.
И такое отношение будет вполне согласным
с душой русского народа, великодушной, бескорыстной и терпимой, дарящей, а не отнимающей, которой все еще не знают славяне, так как она закрыта для
них нашей не народной государственной политикой.
В славянофильстве было истинное зерно славянской идеи, но
оно окружено устаревшей и разлагающейся оболочкой, слишком сросшейся
с Россией казенной.
Он видит в католичестве правду,
с которой православный мир должен воссоединиться.
С братской любовью обращал
он свой взор к польскому народу и придавал
ему большое положительное значение для судьбы самого русского народа.
Вронский давно предсказал мировую войну в таком почти виде, как она сейчас происходит, столкновение славянского мира
с германским и неизбежность единения Польши
с Россией в ее борьбе
с Германией (см.
его «Le destin de la France, de l’Allemagne et de la Russie comme Proĺеgomenes du Messianisme»).
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную жизнь и привести ее к внешнему совершенству, не считаясь ни
с теми энергиями, которые есть в бесконечном мире над человеком и вокруг
него.
Все социальные учения XIX века были лишены того сознания, что человек — космическое существо, а не обыватель поверхностной общественности на поверхности земли, что
он находится в общении
с миром глубины и
с миром высоты.
Мы знаем обаяние Парижа, единственную магию, присущую этому городу, единственную красоту сочетания в
нем самого старого
с самым новым.
Париж, даже не очень благоустроенный город, технически отсталый по сравнению
с Берлином, и магия
его,
его право быть Городом по преимуществу и Городом мировым не в этом внешнем техническом прогрессе коренятся.
Только настоящее понимание может быть освобождающим,
оно избавляет от давящих отрицательных чувств, и следует вникнуть и нам, русским, и полякам, почему русской душе всегда так трудно было полюбить душу польскую, почему польская душа
с таким презрением относилась к душе русской?
В самых высших своих проявлениях русская душа — странническая, ищущая града не здешнего и ждущая
его сошествия
с неба.
И русское и польское мессианское сознание связывает себя
с христианством, и одинаково полно
оно апокалиптических предчувствий и ожиданий.
Он начинает
с того, что отвергает мир, не принимает извне, объективно данного
ему бытия, как не критической реальности.
Безвкусие немцев, которое поражает даже у величайших из
них, даже у Гёте, связано
с перенесением центра тяжести жизни во внутреннее напряжение воли и мысли.