Неточные совпадения
Те оценки, которые я применял в своих опытах, я считаю внутренне верными, но неприменимыми уже
к современным событиям.
Если война еще будет продолжаться,
то Россия, переставшая быть субъектом и превратившаяся в объект, Россия, ставшая ареной столкновения народов, будет продолжать гнить, и гниение это слишком далеко зайдет
к дню окончания войны.
Но духовная культура России,
то ядро жизни, по отношению
к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
Бьет
тот час мировой истории, когда славянская раса во главе с Россией призывается
к определяющей роли в жизни человечества.
И если народы Запада принуждены будут, наконец, увидеть единственный лик России и признать ее призвание,
то остается все еще неясным, сознаем ли мы сами, чт́о есть Россия и
к чему она призвана?
Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал
к вселенскому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и евреев, отрицал за Западом всякие права быть христианским миром.
Загадочная антиномичность России в отношении
к национальности связана все с
тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти
к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от
того отрицания ценного в духовной культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
Война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения
к Германии, от нездорового, надрывного отношения
к Западной Европе, как
к чему-то далекому и внешнему, предмету
то страстной влюбленности и мечты,
то погромной ненависти и страха.
И в этом опять нет
того мужественного, активного и творящего духа, который всего более нужен России для выполнения мировой задачи,
к которой она призвана.
Это путь
к самосознанию,
к осознанию
того, что нужно России для раскрытия ее великих духовных потенций, для осуществления ее мировых задач.
Это замечательное описание дает ощущение прикосновения если не
к «тайне мира и истории», как претендует Розанов,
то к какой-то тайне русской истории и русской души.
Великая беда русской души в
том же, в чем беда и самого Розанова, — в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в недостатке мужественности, в склонности
к браку с чужим и чуждым мужем.
И это объясняется прежде всего
тем, что традиционное сознание интеллигенции никогда не было обращено
к исторически-конкретному, всегда жило отвлеченными категориями и оценками.
Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет
к отрицанию смысла истории и исторических ценностей, так как ценности исторические предполагают жертву людским благам и людскими поколениями во имя
того, что выше блага и счастья людей и их эмпирической жизни.
Когда разразилась война,
то многие русские интеллигенты делали попытки оценить ее с точки зрения интересов пролетариата, применить
к ней категории социологической доктрины экономического материализма или социологической и этической теории народничества.
С этим назначением подлинные православные связывали надежды на
то, что будет отстаиваться независимость церкви и будут сделаны шаги
к обновлению церкви.
Тот мрак душевный,
тот ужас, который охватывает силу отходящую и разлагающуюся, но не способную
к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей жизни.
Мы уже вступаем в
тот возраст нашего бытия, когда время нам уже выйти из детского западничества и детского славянофильства, когда мы должны перейти
к более зрелым формам национального самосознания.
Это означает радикально иное отношение
к государству и культуре, чем
то, которое было доныне у русских людей.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении
к государству и культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития,
то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Русский человек не ставил себе задачей выработать и дисциплинировать личность, он слишком склонен был полагаться на
то, что органический коллектив,
к которому он принадлежит, за него все сделает для его нравственного здоровья.
Если у нас не было достаточной материальной подготовленности
к войне,
то не было и достаточной идейной подготовленности.
Война жалует и истребляет слабые национальности, и вместе с
тем она пробуждает в них волю
к автономному существованию.
В
то время как национализм склонен
к обособлению, империализм хочет выхода в мировую ширь.
Великая мировая империя, в основе которой лежит сила, а не слабость господствующего национального ядра, не может вести националистической политики, озлобляющей
те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь
к себе и жажду освобождения.
И если русский империализм не будет выражением этого русского народного духа,
то он начнет разлагаться и приведет
к распадению России.
Если Россия не сумеет внушить любви
к себе,
то она потеряет основания для своего великого положения в мире.
— Примечание составителя.)], есть
то же стремление
к мировому владычеству, что и в Римской империи, которую нельзя рассматривать, как бытие национальное.
Европейская политика XVIII и XIX веков в значительной степени была направлена на
то, чтобы не допустить Россию
к Константинополю,
к проливам,
к морям и океанам.
Но случилось так, что
к этому ответственному моменту нашей истории уровень нашей национальной мысли понизился,
темы вечных размышлений нашей интеллигенции измельчали.
Вл. Соловьев пытался обратить наше сознание
к этим всемирно-историческим
темам, но не всегда удачно.
В своем отвращении
к католичеству славянофилы доходили до
того, что протестантскую Германию предпочитали странам и народам католическим.
Вражда
к Польше и дружба с Германией — две стороны одного и
того же явления у нас.
Вопрос в
том, чтобы Россия окончательно отказалась от
той пугающей и отталкивающей идеи, что «славянские ручьи сольются в русском море», т. е. признала вечные права за всякой национальной индивидуальностью и относилась
к ней, как
к самоценности.
Социальный утопизм всегда коренится в этой изоляции общественности от космической жизни и от
тех космических сил, которые иррациональны в отношении
к общественному разуму.
На более глубокую почву должна быть поставлена
та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным обращением
к космической жизни, как в познании, так и в действии.
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную жизнь и привести ее
к внешнему совершенству, не считаясь ни с
теми энергиями, которые есть в бесконечном мире над человеком и вокруг него.
Тот духовный поворот, который я характеризую как переход от социологического мироощущения
к мироощущению космическому, будет иметь и чисто политические последствия и выражения.
Обращение
к глубине национальной жизни обращает вместе с
тем и
к шири жизни всемирно-исторической.
И в путях империалистической политики было много злого, порожденного ограниченной неспособностью проникать в души
тех культур и рас, на которые распространялось империалистическое расширение, была слепота
к внешним задачам человечества.
Нужно иметь мужество идти навстречу неведомому дню, идти во
тьме к новой заре.
Неизбежность нынешней войны уже заложена во внутренней болезни человечества, в его буржуазности, в
том мещанском самодовольстве и ограниченности, которые не могут не привести
к взаимному убийству.
Русский человек мало способен
к презрению, он не любит давать чувствовать другому человеку, что
тот ниже его.
Стреляющий и колющий солдат менее ответствен за убийство, чем
тот, в ком есть руководящая воля
к победе над врагом, непосредственно не наносящая физического удара.
Жесток и болезнен переход от патриархального строя жизни
к иному, более сложному строю, в котором подымается личное начало, до
того времени дремавшее.
И в нашей литературе указывали на
то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю
к господству и насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность
к самопожертвованию во имя государства, что само зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву.
Но этот духовный закал личности и народа совсем не
то, что внешнее применение отвлеченных идей
к жизни.
И
то, что нужно сейчас свою деятельность приспособить
к защите родины, вряд ли кто-либо решится назвать оппортунизмом.
Но эти же слова стали номинальными и бессодержательными для
тех, которые живут по инерции, по привычке
к подражательности.