Неточные совпадения
Жизнь народов Европы будет отброшена
к элементарному, ей грозит варваризация.
Не может человек всю
жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъема, если человек этот ни
к чему значительному не призван и не предназначен.
Но духовная культура России, то ядро
жизни, по отношению
к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
Бьет тот час мировой истории, когда славянская раса во главе с Россией призывается
к определяющей роли в
жизни человечества.
Силы народа, о котором не без основания думают, что он устремлен
к внутренней духовной
жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему все в свое орудие.
И русский народ в своей религиозной
жизни возлагается на святых, на старцев, на мужей, в отношении
к которым подобает лишь преклонение, как перед иконой.
Странник — свободен от «мира», и вся тяжесть земли и земной
жизни свелась для него
к небольшой котомке на плечах.
Величие русского народа и призванность его
к высшей
жизни сосредоточены в типе странника.
Духовное странствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л. Толстом и Достоевском, а на другом конце — у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему
к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой
жизни.
Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения
к новой
жизни.
Иным кажется, что Россия обречена на рабство и что нет выхода для нее
к свободной
жизни.
Истинный русский мессианизм предполагает освобождение религиозной
жизни,
жизни духа от исключительной закрепощенности у начал национальных и государственных, от всякой прикованности
к материальному быту.
И тогда возрождение России
к новой
жизни может быть связано лишь с мужественными, активными и творящими путями духа, с раскрытием Христа внутри человека и народа, а не с натуралистической родовой стихией, вечно влекущей и порабощающей.
Русский народ нужно более всего призывать
к религиозной мужественности не на войне только, но и в
жизни мирной, где он должен быть господином своей земли.
Я думаю, что нынешний исторический день совершенно опрокидывает и славянофильские, и западнические платформы и обязывает нас
к творчеству нового самосознания и новой
жизни.
И мучительно видеть, что нас тянут назад,
к отживающим формам сознания и
жизни.
Мировая война неизбежно обращает сознание
к политике международной и вызывает исключительный интерес
к роли России в мировой
жизни.
Вынужденное всемирной историей обращение
к интересам международным,
к историческим судьбам народов и их взаимоотношениям обращает также и внутрь
жизни каждого народа, повышает и укрепляет национальное самочувствие и самосознание.
Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет
к отрицанию смысла истории и исторических ценностей, так как ценности исторические предполагают жертву людским благам и людскими поколениями во имя того, что выше блага и счастья людей и их эмпирической
жизни.
Русское сознание имеет исключительную склонность морализировать над историей, т. е. применять
к истории моральные категории, взятые из личной
жизни.
Традиционное применение русской интеллигенции отвлеченно-социологических категорий
к исторической
жизни и историческим задачам всегда было лишь своеобразной и прикрытой формой морализирования над историей.
Русская интеллигенция, освобожденная от провинциализма, выйдет, наконец, в историческую ширь и туда понесет свою жажду правды на земле, свою часто неосознанную мечту о мировом спасении и свою волю
к новой, лучшей
жизни для человечества.
Тот мрак душевный, тот ужас, который охватывает силу отходящую и разлагающуюся, но не способную
к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей
жизни.
Такие направления наши, как славянофильство и народничество, относились с особенным уважением и вниманием
к народной
жизни и по-разному стремились опереться на самые недра земли русской.
Но и в славянофильстве и в народничестве всегда была значительная доля утопизма централистических идеологий, и эти обращенные
к народной
жизни идейные течения не покрывали всей необъятности и огромности русской народной
жизни.
В самой глубине народной
жизни, у лучших людей из народа никакого народничества нет, там есть жажда развития и восхождения, стремление
к свету, а не
к народности.
И русская общественная
жизнь слишком оттеснена
к этим полюсам.
А
жизнь передовых кругов Петрограда и Москвы и
жизнь глухих уголков далекой русской провинции принадлежит
к разным историческим эпохам.
Вся наша культурная
жизнь стягивается
к Петрограду,
к Москве, отчасти лишь
к Киеву.
А это предполагает уменьшение различия между центрами и провинцией, между верхним и нижним слоем русской
жизни, предполагает уважение
к тем жизненным процессам, которые происходят в неведомой глубине и дали народной
жизни.
Нельзя предписать свободу из центра — должна быть воля
к свободе в народной
жизни, уходящей корнями своими в недра земли.
Русский интеллигентский максимализм, революционизм, радикализм есть особого рода моралистический аскетизм в отношении
к государственной, общественной и вообще исторической
жизни.
Остается обратиться
к творческой
жизни идей, которая неприметно назревала в мире.
К космической, вселенской
жизни человек приобщается через
жизнь всех индивидуальных иерархических ступеней, через
жизнь национальную.
Много есть тяжелого и болезненного в этом процессе, так как нелегок переход от старой цельности через расщепление и разложение всего органического
к новой, не бывшей еще
жизни.
Мы должны сознать, что русский мессианизм не может быть претензией и самоутверждением, он может быть лишь жертвенным горением духа, лишь великим духовным порывом
к новой
жизни для всего мира.
Здесь темная воля
к расширению сверхличной
жизни побеждает все личные интересы и расчеты, опрокидывает все индивидуальные перспективы
жизни.
Столь разнохарактерные явления, как империализм в политике и теософия в духовной
жизни, одинаково симптоматичны для тяготения
к выходу за пределы европейской культуры,
к движению с Запада на Восток.
Социальный утопизм всегда коренится в этой изоляции общественности от космической
жизни и от тех космических сил, которые иррациональны в отношении
к общественному разуму.
Достижение этих ценностей предполагает бесконечно большое углубление и расширение, т. е. еще очень сложный и длительный катастрофический процесс в человеческой
жизни, предполагает переход от исключительно социологического мироощущения
к мироощущению космическому.
На более глубокую почву должна быть поставлена та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным обращением
к космической
жизни, как в познании, так и в действии.
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную
жизнь и привести ее
к внешнему совершенству, не считаясь ни с теми энергиями, которые есть в бесконечном мире над человеком и вокруг него.
Обращение
к глубине национальной
жизни обращает вместе с тем и
к шири
жизни всемирно-исторической.
Другие оказались духовно подготовленными
к мировой катастрофе, в ней не было для них ничего неожиданного, ничего сбивающего с их точек зрения на
жизнь.
Для людей этого духа она не может дать никакого научения, они не хотят перейти
к новой
жизни через смерть.
В мещанской
жизни начали погибать национальные добродетели французского народа, их способность
к героизму и
к великодушию, их свободолюбие и бесстрашие перед смертью.
И Париж возродится
к новой
жизни.
Для выражения своей духовной
жизни человек должен двигать руками, ногами, языком, т. е. прибегать
к материальным знакам, без которых нельзя выразить любви или ненависти, нельзя осуществить волевых стремлений.
Христианство есть сплошное противоречие. И христианское отношение
к войне роковым образом противоречиво. Христианская война невозможна, как невозможно христианское государство, христианское насилие и убийство. Но весь ужас
жизни изживается христианином, как крест и искупление вины. Война есть вина, но она также есть и искупление вины. В ней неправедная, грешная, злая
жизнь возносится на крест.
Пусть этот мир перейдет
к абсолютной
жизни в любви.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость:
к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на
жизнь мою готовы покуситься.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения
к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне
жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Растаковский (входит).Антона Антоновича поздравляю. Да продлит бог
жизнь вашу и новой четы и даст вам потомство многочисленное, внучат и правнучат! Анна Андреевна! (Подходит
к ручке Анны Андреевны.)Марья Антоновна! (Подходит
к ручке Марьи Антоновны.)
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (
К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет
к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «
Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?