Неточные совпадения
Не может
человек всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его
в периоды наибольшего духовного подъема, если
человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен.
В русском
человеке есть мягкотелость,
в русском лице нет вырезанного и выточенного профиля.
Человек иного, не интеллигентского духа — национальный гений Лев Толстой — был поистине русским
в своей религиозной жажде преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти.
Сама христианская любовь, которая существенно духовна и противоположна связям по плоти и крови, натурализировалась
в этой религиозности, обратилась
в любовь к «своему»
человеку.
Но мировая роль России предполагает пробуждение
в ней творческой активности
человека, выход из состояния пассивности и растворенности.
Уже
в Достоевском, вечно двоящемся, есть пророчество об откровении
человека, об исключительном по остроте антропологическом сознании.
Но любовь
человека к земле не есть рабство
человека у земли, не есть пассивное
в нее погружение и растворение
в ее стихии.
В очистительном огне мирового пожара многое сгорит, истлеют ветхие материальные одежды мира и
человека.
В России откровение
человека может быть лишь религиозным откровением, лишь раскрытием внутреннего, а не внешнего
человека, Христа внутри.
В хороших случаях и благоприятной обстановке они неодолимо вырастают
в ласковых, приветных, добрых
людей.
«Ему было любо государство
в самих казнях, — ибо, казня, государство видело
в нем душу и
человека, а не игрушку, с которой позабавиться.
Ценность национальности
в истории, как и всякую ценность, приходится утверждать жертвенно, поверх блага
людей, и она сталкивается с исключительным утверждением блага народа, как высшего критерия.
В этом и русский
человек должен быть подобен
человеку европейскому.
Именно те, кого Горький называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь
человека,
в его глубину, и возложить на личность человеческую огромную ответственность за жизнь.
Горькому даже начинает казаться, что религиозные
люди отрицают смысл земной жизни,
в то время как только они его и признают.
И вот духовная энергия русского
человека вошла внутрь,
в созерцание,
в душевность, она не могла обратиться к истории, всегда связанной с оформлением, с путем,
в котором обозначены границы.
Огромность русских пространств не способствовала выработке
в русском
человеке самодисциплины и самодеятельности, он расплывался
в пространстве.
В русском
человеке нет узости европейского
человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры.
Со всех сторон чувствовал себя русский
человек окруженным огромными пространствами, и не страшно ему было
в этих недрах России.
И даже
в эту страшную войну, когда русское государство
в опасности, нелегко русского
человека довести до сознания этой опасности, пробудить
в нем чувство ответственности за судьбу родины, вызвать напряжение энергии.
Огромная, превратившаяся
в самодовлеющую силу русская государственность боялась самодеятельности и активности русского
человека, она слагала с русского
человека бремя ответственности за судьбу России и возлагала на него службу, требовала от него смирения.
И пора перестать запугивать русского
человека огромностью государства, необъятностью пространства и держать его
в рабстве.
Именно тогда, когда русский
человек содержался
в рабстве, он был во власти неметчины, наложившей печать на весь склад русской государственности.
В самой глубине народной жизни, у лучших
людей из народа никакого народничества нет, там есть жажда развития и восхождения, стремление к свету, а не к народности.
Люди культурных и интеллигентных центров слишком часто думают, что центр тяжести духовной и общественной народной жизни —
в простонародье, где-то далеко
в глубине России.
Но центр народной жизни везде, он
в глубине каждого русского
человека и каждой пяди русской земли, его нет
в каком-то особом месте.
Народная жизнь есть национальная, общерусская жизнь, жизнь всей русской земли и всех русских
людей, взятых не
в поверхностном, а глубинном пласте.
И каждый русский
человек должен был бы чувствовать себя и сознавать себя народом и
в глубине своей ощутить народную стихию и народную жизнь.
Высококультурный
человек, проживающий
в центрах, должен и может чувствовать себя не менее народным
человеком, чем мужик где-то
в глубине России.
И
в глубине я — культурный
человек — такой же народ, как и русский мужик, и мне легко общаться с этим мужиком духовно.
Это прежде всего внутреннее движение, повышение сознания и рост соборной национальной энергии
в каждом русском
человеке по всей земле русской.
Русское православие, которому русский народ обязан своим нравственным воспитанием, не ставило слишком высоких нравственных задач личности среднего русского
человека,
в нем была огромная нравственная снисходительность.
Русский
человек привык думать, что бесчестность — не великое зло, если при этом он смиренен
в душе, не гордится, не превозносится.
Человек должен жить
в органическом коллективе, послушный его строю и ладу, образовываться своим сословием, своей традиционной профессией, всем традиционным народным укладом.
Русский народ и истинно русский
человек живут святостью не
в том смысле, что видят
в святости свой путь или считают святость для себя
в какой-либо мере достижимой или обязательной.
Для русской религиозной души святится не столько
человек, сколько сама русская земля, которую «
в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».
Русский
человек может быть отчаянным мошенником и преступником, но
в глубине души он благоговеет перед святостью и ищет спасения у святых, у их посредничества.
Святой — больше, чем
человек, поклоняющийся же святому, ищущий
в нем заступничества, — меньше, чем
человек.
Русскому
человеку часто представляется, что если нельзя быть святым и подняться до сверхчеловеческой высоты, то лучше уж оставаться
в свинском состоянии, то не так уже важно, быть ли мошенником или честным.
Идея святой Руси имела глубокие корни, но она заключала
в себе и нравственную опасность для русского
человека, она нередко расслабляла его нравственную энергию, парализовала его человеческую волю и мешала его восхождению.
Материалистическая теория социальной среды
в России есть своеобразное и искаженное переживание религиозной трансцендентности, полагающей центр тяжести вне глубины
человека.
Святости все еще поклоняется русский
человек в лучшие минуты своей жизни, но ему недостает честности, человеческой честности.
И
в отпавшем от веры, по-современному обуржуазившемся русском
человеке остается
в силе старый религиозный дуализм.
Обнаруживается вековой недостаток честности и чести
в русском
человеке, недостаток нравственного воспитания личности и свободного ее самоограничения.
И
в этом русский интеллигент, оторванный от родной почвы, остается характерно-русским
человеком, никогда не имевшим вкуса к истории, к исторической мысли и к историческому драматизму.
Боязнь эта есть неверие
в Россию и русского
человека.
В области мысли
люди эти не прогрессисты и не революционеры, а консерваторы и охранители; они тянут назад, к рассудочному просветительству, они слегка подогревают давно охлажденные мысли и враждебны всякому горению мысли.
Отвлеченные чувства завладевают
человеком, и все живое,
в плоти и крови, исчезает из поля зрения
человека.
Человек входит
в человечество через национальную индивидуальность, как национальный
человек, а не отвлеченный
человек, как русский, француз, немец или англичанин.
Национальный
человек — больше, а не меньше, чем просто
человек,
в нем есть родовые черты
человека вообще и еще есть черты индивидуально-национальные.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный
человек!
В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший
человек пришел бы
в затруднение, но, благодарение богу, все идет благополучно.
Аммос Федорович. Опасно, черт возьми! раскричится: государственный
человек. А разве
в виде приношенья со стороны дворянства на какой-нибудь памятник?
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять
в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.