Закон начинает борьбу со злом и грехом, искупление завершает эту борьбу, в творчестве же свободном и дерзновенном призван
человек творить мир новый и небывалый, продолжать творенье Божье.
Неточные совпадения
Неисторический
человек, пока Иуда еще жив под багряницею Христа, через полученную благодать станет Христом — так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная дочка могла без помехи
творить блуд и сладко спать со своим любовником Иудой» [См. там же, т. V, с. 528.].
Человек, целиком еще пребывающий в религиозных эпохах закона и искупления, не сознает свободы своей творческой природы, он хочет
творить по закону и для искупления, ищет творчества как послушания.
Человек призван не ждать только и предчувствовать, но действовать и
творить.
Ложно и безбожно то ветхое сознание, по которому
человек не смеет дерзать
творить до мирового окончания искупления, до конца этого мира.
Человек потому может свободно
творить, что Бог трансцендентен
человеку.
Творческий акт
человека не
творит нового бытия, в нем нет прироста бытия, он критически отделен от бытия и противоположен ему.
В подзаконном, ветхозаветном своем сознании, так добросовестно и верно отраженном Кантом, не дерзает
человек обнаружить своей творческой природы, он дерзает лишь
творить дифференцированные виды культуры, ибо это дифференцированное творчество есть послушание закону, выполнение норм.
И
творить падший, грешный
человек может, лишь подчиняясь закону, лишь по норме.
Когда
человек остается в своем бытии, он не
творит.
Современный человек-творец не может уже классично, по нормам
творить науки и искусства, как не может классично, по нормам заниматься политикой.
Человек-микрокосм силен динамически себя выразить в макрокосме, властен
творить бытие, претворить культуру в бытие.
В поте лица своего
творит человек культуру и достигает совсем не того, что нужно его творческой природе.
Для Булгакова, соединяющего в своем сознании религиозное и научное отрицание творчества,
человек призван лишь хозяйствовать в мире, а не
творить.
Св. Мефодий дает единственное в своем роде оправдание полового акта как проводника Божественного творчества
людей как пути, которым
творит Бог-Художник.
В жизни моральной, как и в жизни познавательной, художественной, половой, новый
человек жаждет
творить новую жизнь, а не только нести послушание последствиям греха, не только приспособляться к условиям этого мира.
Если бытовая религиозность приспособлялась к среднему уровню греховной природы
человека, то пантеистическая мистика совсем отрешалась от человеческой природы и
растворяла человека в божественном бытии.
Сытость православного опыта не
творит во вне,
человек не напрягается и не вытягивается.
А христианское человечество само священное предание церкви, в котором человечество вечно
творит в Духе, превратило в статическую, внешнюю для
человека вещь.
А может быть, сон, вечная тишина вялой жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и опасностей заставляли
человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.
Вместе с тем я раскрывал трагедию человеческого творчества, которая заключается в том, что есть несоответствие между творческим замыслом и творческим продуктом;
человек творит не новую жизнь, не новое бытие, а культурные продукты.
Проблема теургии есть проблема творчества, но не всякого творчества, а того лишь, в котором
человек творит вместе с Богом, творчества религиозного.
Мы, как и жители Азии, люди красивого слова и неразумных деяний; мы отчаянно много говорим, но мало и плохо делаем, — про нас справедливо сказано, что „у русских множество суеверий, но нет идей“; на Западе
люди творят историю, а мы все еще сочиняем скверные анекдоты […сочиняем скверные анекдоты… — намек на сатирический рассказ Достоевского"Скверный анекдот", в котором высмеивалось"демократическое"заигрывание властей с разночинцами.].
Неточные совпадения
— Картина ваша очень подвинулась с тех пор, как я последний раз видел ее. И как тогда, так и теперь меня необыкновенно поражает фигура Пилата. Так понимаешь этого
человека, доброго, славного малого, но чиновника до глубины души, который не ведает, что
творит. Но мне кажется…
Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные
люди непременно должны и обязаны были
творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите.
В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой — салтан Махнут персидский; и суд
творят они, милая девушка, надо всеми
людьми, и что ни судят они, все неправильно.
Утром, в газетном отчете о торжественной службе вчера в соборе, он прочитал слова протоиерея: «Радостью и ликованием проводим защитницу нашу», — вот это глупо: почему
люди должны чувствовать радость, когда их покидает то, что — по их верованию — способно
творить чудеса? Затем он вспомнил, как на похоронах Баумана толстая женщина спросила:
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди
людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти
люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь
творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала: