Неточные совпадения
«Человек, — говорится в Sohar’e, —
есть разом и итог и высшая точка
творения.
Лишь в человеке Бог открывается в своей целостности; поэтому в
творении Бог не мог праздновать своей субботы, пока не
был создан человек» [См. Baader, т. II, с. 165.].
«Человек
есть создание, завершающее все
творение, и потому стоит выше ангелов.
Через Него Человек становится Солнечным Логосом
творения, к чему и
был предназначен Творцом.
Сердце не может пребывать в тишине и
быть без мечтаний, пока на человека действуют чувства» [См. «
Творения иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина.
Творчество не
есть только борьба со злом и грехом — оно создает иной мир, продолжает дело
творения.
Творчество
будет продолжать
творение, в нем раскроется подобие человеческой природы Творцу.
Творение мира
есть творческое развитие в Боге, выход Его из одиночества, зов божьей любви.
Оставался закрытым другой тезис антиномии:
творение мира
есть внутренний процесс расщепления и развития в Божественном бытии.
Тварное бытие по существу своему не может
быть закончено, завершено и замкнуто в акте Божьего
творения.
По Божьей идее о человеке, которая не может
быть раскрыта одним Богом, а должна
быть раскрыта и человеком, человек призван продолжать дело Божьего
творения.
Семидневное законченное
творение есть ограниченный ветхозаветный аспект
творения, для которого не раскрывается полная тайна
творения.
Христология
есть учение о продолжении
творения.
Тайна
творения не может
быть раскрыта лишь в творчестве Бога Отца, т. е. сознанию ветхозаветному.
Для христианского сознания еще неведомо
было творческое откровение о том, что задача человека и мира создать небывалое, дополнить и обогатить Божье
творение.
Положительная, творческая цель и содержание свободы и не могли
быть еще сознаны на этой стадии
творения,
творения семидневного, так как в
творении не
было еще откровения Абсолютного Человека — Сына Божьего, откровения восьмого дня.
В семидневном
творении возможно
было лишь испытание свободой.
Материальная свобода
есть уже достижение иной эпохи
творения, эпохи откровения Абсолютного Человека.
Свобода нового Адама, соединяющегося с Абсолютным Человеком,
есть свобода творческая, свобода, продолжающая дело Божьего
творения, а не бунтующая против Бога в отрицательном произволе.
Свобода Перво-Адама не могла
быть диавольской свободой, потому что божественная свобода в положительном своем содержании не могла
быть еще открыта в семидневном
творении.
Окончательная утрата свободы и окончательное рабство возможны лишь в ту эпоху
творения, когда
было уже откровение Абсолютного Человека — Христа и когда Антихрист, ложное подобие Абсолютного Человека, карикатура Его, соблазняет человека своим блаженством небытия.
Но пока важно
было лишь установить, что две свободы соответствуют двум эпохам
творения и откровения.
Перво-Адам не
был еще приобщен к тайне Божественной Троицы через Абсолютного Человека и потому не знал еще творческой свободы, он
есть лишь первая стадия
творения.
Любовь
есть содержание свободы, любовь — свобода нового Адама, свобода восьмого дня
творения.
Свобода без Христа-Освободителя
есть свобода старого Адама, свобода без любви, свобода семидневного
творения.
Свобода со Христом и во Христе
есть свобода нового Адама, свобода, любовью расколдовывающая мир, свобода восьмого дня
творения.
Натуралистический взгляд на человека и мир
есть ветхий взгляд, порождение ветхого сознания, соответствующего эпохе незаконченного, семидневного
творения.
Исаак Сирианин говорит: «Миф
есть имя собирательное, обнимающее собою страсти» («
Творения иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина», с. 22).
Творец может
быть демоничен, и демонизм его может отпечатлеться на его
творении.
Но не может
быть демонично великое
творение, творческая ценность и породивший ее творческий экстаз.
Лучше тебе жить вместе со змием, нежели спать и лежать под одним покровом вместе с юным, хотя
будет это брат твой по плоти» [См. «
Творение иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина», с. 54.].
Теургия
есть действие высшее, чем магия, ибо она
есть действие совместное с Богом, совместное с Богом продолжение
творения.
Но в пантеистической мистике
была неумирающая истина о том, что Творец и
творение интимно близки, что Бог в
творении и
творение в Боге, что все в мире и в человеке происходящее происходит и в Боге, что энергия Божья переливается в мир.
Она хочет
быть «ничем» [Там же, с. 55.]. «Когда Бог создал небо и землю и все
творения, это так мало касалось Его отрешенности, как если бы Он никогда ничего не создавал…
Он хочет освобождения от
творения, от тварности, а также освобождения и от Бога, ибо «раньше, чем стать твари, и Бог не
был Богом».
Творение для него и
есть отпадение от Перво-Божества, неизреченного «Ничто», сверхсущего.
Неточные совпадения
Его обрадовала мысль о том, как легче
было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования в Бога, в
творение, в падение, в искупление, чем начинать с Бога, далекого, таинственного Бога,
творения и т. д.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения
была так же серьезна, как
была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, —
есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по
творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это
было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
В религиозном отношении он
был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни. Бог
был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не
было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него
был такой же игрушкой мысли, как и
творение в 6 дней.
Но с другой стороны, человек
есть образ и подобие Божье, вершина
творения, он призван к царствованию, Сын Божий стал человеком, и в Нем
есть предвечная человечность.
Мне трудно
было принять благостность
творения.