Неточные совпадения
Я пережил три войны, из которых две могут
быть названы мировыми, две
революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
В разгар
революции усадьба Браницких
была разгромлена, дом сожжен.
Меня часто в молодости называли Ставрогиным, и соблазн
был в том, что это мне даже нравилось (например, «аристократ в
революции обаятелен», слишком яркий цвет лица, слишком черные волосы, лицо, походящее на маску).
Я, в сущности, всегда думал, что христианство
было искажено в угоду человеческим инстинктам, чтобы оправдать свое уклонение от исполнения заветов Христа, свое непринятие христианской
революции, христианского переворота ценностей!
Я, в сущности, в малой степени
был политическим революционером, и
был мало активен в наших политических
революциях.
У меня
было даже революционное восстание духа против этих
революций.
В моей натуре всегда
был бунтарский и протестующий элемент, и он
был направлен и против рабства в
революции.
Я всегда
был и оставался человеком духовно рожденным после веков просвещения, критики и
революции.
Было время, когда меня соблазняло вычитанное из «Бесов» — аристократ в
революции обаятелен.
Для старых поколений русских революционеров
революция была религией.
Для меня
революция не
была религией.
В режиме советском, революционном, стража тюрьмы видела в заключенных «врагов народа» и
революции, и управление тюрьмы
было отнюдь не патриархальным, оно отражало диктатуру и террор.
Поколение после
революции 1905 года уже не знало такого рода конфликтов, многое уже
было завоевано для духовной культуры.
Я не представлял себе, как слишком многие другие, что большая
революция в России
будет торжеством свободы и гуманности.
Я задолго до
революции 1917 года писал, что эта
революция будет враждебна свободе и гуманности.
Я понял, что революционером я всегда
был и остаюсь им по тем же причинам, по которым восставал против
революции и революционеров.
Я окончательно пришел к осознанию той истины, что дух
есть свобода и
революция, материя же
есть необходимость и реакция, и она сообщает реакционный характер самим
революциям.
Через несколько номеров журнала оказалось, что в таком эклектическом виде «Новый путь» дальше существовать не может, и
был создан новый журнал «Вопросы жизни», просуществовавший всего один год в трудных условиях начинающейся
революции.
За месяц до смерти и в разгар коммунистической
революции Розанов
был у нас в Москве и даже ночевал у нас.
Многие сторонники и выразители культурного ренессанса оставались левыми, сочувствовали
революции, но
было охлаждение к социальным вопросам,
была поглощенность новыми проблемами философского, эстетического, религиозного, мистического характера, которые оставались чуждыми людям, активно участвовавшим в социальном движении.
В русской
революции разрыв между высшим культурным слоем и низшим интеллигентским и народным слоем
был несоизмеримо больший, чем во Французской
революции.
Деятели Французской
революции вдохновлялись идеями Ж.Ж. Руссо и философии XVI-XVII века,
были на высоте передовой мысли того времени (это независимо от ее оценки по существу).
Деятели русской
революции вдохновлялись идеями уже устаревшего русского нигилизма и материализма и
были совершенно равнодушны к проблемам творческой мысли своего времени.
Среди течений той бурной эпохи, вокруг первой, не великой
революции,
был «мистический анархизм».
Отношение Мережковских к
революции из прекрасного далека
было для меня неприемлемым.
Трагично для русской судьбы
было то, что в
революции, готовившейся в течение целого столетия, восторжествовали элементарные идеи русской интеллигенции.
Русская
революция, социально передовая,
была культурно реакционной, ее идеология
была умственно отсталой.
Если бы
революции не
было, то я
был бы не в Париже, а в Сибири, на вечном поселении.
Но моя надежда на скорое наступление творческой эпохи
была ослаблена катастрофическими событиями мировой войны, русской
революции, переворота в Германии, новой войны, сумеречным, не творческим периодом между двумя войнами, угрозами нового мирового рабства.
Наоборот, я давно предвидел, что в
революции будет истреблена свобода и что победят в ней экстремистские и враждебные культуре и духу элементы.
Революция есть тяжелая болезнь, мучительная операция больного, и она свидетельствует о недостатке положительных творческих сил, о неисполненном долге.
Мне близки
были взгляды Карлейля на
революцию.
Русская
революция стояла под знаком рока, как и гитлеровская
революция в Германии, она не
была делом свободы и сознательных актов человека.
Характер русской
революции определился тем, что она
была порождением войны.
Есть что-то безрадостное в
революции, происшедшей из войны.
Но непосредственно
революция не
была подготовлена.
В первые дни
революции активность моя выразилась лишь в том, что когда Манеж осаждался революционными массами, а вокруг Манежа и внутри его
были войска, которые каждую минуту могли начать стрелять, я с трудом пробрался внутрь Манежа, спросил офицера, стоявшего во главе этой части войска, и начал убеждать его не стрелять, доказывая ему, что образовалось новое правительство и что старое правительство безнадежно пало.
Возврата нет к тому, что
было до большевистской
революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то
была реставрация принципов февральской
революции.
Я
был убежден, что вина и ответственность за ужасы
революции лежат прежде всего на людях старого режима и что не им
быть судьями в этих ужасах.
Русская
революция была также концом русской интеллигенции.
Была атмосфера стихии
революции, еще не вполне оформленной и не вполне организованной.
Деятельность Религиозно-философской академии открылась моим публичным докладом на тему о религиозном смысле русской
революции, на котором
были высказаны некоторые мысли, чуждые эмиграции.
Атмосфера
была насыщена не только реакцией против большевистской
революции, но она
была реакционной вообще, по самым первоначальным эмоциям, реакционной особенно в религиозной сфере.
У меня всегда
было чувство, что этот высоко культурный и свободолюбивый мир висит над бездной и
будет свержен в эту бездну катастрофой войны или
революции.
В этом отношении я имел явное преимущество перед ним, я сам
был марксистом, хорошо знал марксизм и пережил опыт коммунистической
революции.
Почти все верили в верховенство разума, все
были гуманистами, все защищали универсальность принципов демократии, идущих от французской
революции.
Романтизм
был признан источником
революции.
Герцен
был разочарован в Западе после
революции 48 года, он оттолкнулся от мещанства Запада.
Персоналистическая
революция, которой по-настоящему еще не
было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру.
Совершенно новый и действительно не бывший мир
был бы мир, созданный персоналистической
революцией.
Неточные совпадения
Победители, принявшие впопыхах гидру деспотизма за гидру
революции и покорившие ее,
были, в свою очередь, покорены побежденными.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не
было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению
революции гражданин".
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение
есть непогрешимый судья, то почему
революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это
были мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно можно
было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить
было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
В одном месте
было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной
революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
Приходил юный студентик, весь новенький, тоже, видимо, только что приехавший из провинции; скромная, некрасивая барышня привезла пачку книг и кусок деревенского полотна,
было и еще человека три, и после всех этих визитов Самгин подумал, что
революция, которую делает Любаша, едва ли может
быть особенно страшна. О том же говорило и одновременное возникновение двух социал-демократических партий.