Неточные совпадения
Когда я,
будучи марксистом, сидел в салоне Браницкой, то не предполагал, что из
марксизма могут произойти такие плоды.
Еще
будучи марксистом, я увидел в
марксизме элементы, которые должны привести к деспотизму и отрицанию свободы.
Обоснование социализма у меня
было этическое, и это этическое начало я перенес и в мой
марксизм.
Марксизм обозначал совершенно новую формацию, он
был кризисом русской интеллигенции.
Марксизм конца 90 годов
был несомненно процессом европеизации русской интеллигенции, приобщением ее к западным течениям, выходом на больший простор.
Это
было философское обоснование революционного социализма, к которому я стоял ближе других сторонников критического
марксизма.
Мой
марксизм не
был тоталитарным, я не принимал всего.
Несмотря на начавшийся во мне духовный кризис, несмотря на усиление во мне интересов, не связанных с
марксизмом, этот период перед ссылкой
был также периодом наибольшей моей популярности.
Курьезны
были мои отношения с А. Богдановым (Малиновским), который впоследствии создал целую философскую систему, синтезировавшую
марксизм с эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом.
Он
был близок к взглядам Бернштейна, который очень нашумел в то время своей книгой, обозначившей кризис немецкого
марксизма.
Произошла встреча «идеалистов», пришедших из
марксизма, с представителями «нового религиозного сознания», издававшими «Новый путь», то
есть прежде всего с Мережковскими.
В этом отношении я имел явное преимущество перед ним, я сам
был марксистом, хорошо знал
марксизм и пережил опыт коммунистической революции.
Меня приглашали, как специалиста по
марксизму,
быть оппонентом.
Была философская группа,
была группа, занимавшаяся
марксизмом,
была группа, посвященная выработке программы с разных сторон.
У меня всегда
была большая чуткость ко всем направлениям и системам мысли, особенно к тоталитарным, способность вживаться в них. Я с большой чуткостью мог вжиться в толстовство, буддизм, кантианство,
марксизм, ницшеанство, штейнерианство, томизм, германскую мистику, религиозную ортодоксию, экзистенциальную философию, но я ни с чем не мог слиться и оставался самим собой.
Свобода совсем не
есть познанная необходимость, как хочет Гегель и за ним
марксизм, свобода уж скорее
есть нежелание знать необходимость.
И тут обнаружилось, до какой степени я могу
быть признан специалистом
марксизма, не только по знанию его, но и по внутреннему проникновению в него.
Но роль моя связана
была главным образом с тем, что я хорошо знаю
марксизм, критиковал марксистскую философию, но признавал в
марксизме некоторую социальную правду.
Я не чувствовал себя вполне легко и свободно, не мог слишком ударять по
марксизму, так как все время чувствовал мир, в отношении которого
марксизм был прав.
Неточные совпадения
«Поярков круто сворачивает к
марксизму. В нем
есть что-то напоминающее полуслепую, старую лошадь».
Девятнадцати лет познакомилась с одним семинаристом, он ввел ее в кружок народников, а сам увлекся
марксизмом,
был арестован, сослан и умер по дороге в ссылку, оставив ее с ребенком.
Неприятно
было вспомнить, что Кутузов
был первым, кто указал на нелепую несовместимость
марксизма с проповедью «национального самосознания», тогда же начатой Струве в статье «Назад к Фихте».
И еще раз убеждался в том, как много люди выдумывают, как они, обманывая себя и других, прикрашивают жизнь. Когда Любаша, ухитрившаяся побывать в нескольких городах провинции, тоже начинала говорить о росте революционного настроения среди учащейся молодежи, об успехе пропаганды
марксизма, попытках организации рабочих кружков, он уже знал, что все это преувеличено по крайней мере на две трети. Он
был уверен, что все человеческие выдумки взвешены в нем, как пыль в луче солнца.
— Я во Пскове
буду жить. Столицы, университетские города, конечно, запрещены мне. Поживу во Пскове до осени — в Полтаву
буду проситься. Сюда меня на две недели пустили, обязан ежедневно являться в полицию. Ну, а ты — как живешь? Помнится, тебя
марксизм не удовлетворял?