Неточные совпадения
Я
много думал всю мою жизнь
о проблеме свободы и дважды
написал философию свободы, стараясь усовершенствовать свою мысль.
Бёме, которого я очень полюбил,
много читал и
о котором потом
написал несколько этюдов.
Тема эта сейчас острее, чем когда-либо, но я
о ней
много писал уже почти 40 лет тому назад.
Много писал о книге лишь В. Розанов.
Не буду повторять того,
о чем я уже
много раз
писал.
Но я
много писал о кризисе европейского гуманизма и предсказывал наступление эпохи антигуманистической, в чем оказался совершенно прав.
Я
много писал о событиях времени, постоянно производил оценку происходящего, но все это, употребляя выражение Ницше, было «несвоевременными размышлениями», они были в глубоком конфликте со временем и были обращены к далекому будущему.
Уже за границей я
писал много о коммунизме и русской революции.
«Новое средневековье» было переведено на четырнадцать языков,
о нем очень
много писали.
Очень походит
многое из того, что он говорит
о способах усвоения немцами западного рационализма, западной техники и индустриализации, на то, что я не раз
писал о способах усвоения всего этого русским народом.
Я все-таки
много писал о предметах божественных.
Это вопрос,
о котором я
много думал и
писал.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских
много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик
пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень
много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и
писал втихомолку устав «
о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым,
много тебя в действии облегчит».
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал
писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая
о том, что все еще останется
много чистого пробела.
— Да. В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее время весьма
много говорят и
пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало так
много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
«Я мог бы
написать рассказ об этой девице, — подумал Самгин. — Но у нас, по милости Достоевского, так
много написано и пишется
о проститутках. “Милость к падшим”. А падшие не чувствуют себя таковыми и в нашей милости — не нуждаются».