Неточные совпадения
Думая о своей
жизни, я прихожу
к тому заключению, что моя
жизнь не была
жизнью метафизика в обычном смысле слова.
Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то плохое, есть какой-то надлом в отношении
к миру и
жизни.
У меня на всю
жизнь сохранилась особенная любовь
к садам.
Я был очень
к нему привязан, и отношения сохранились на всю
жизнь.
И у меня была антипатия
к военным и всему военному, я всю
жизнь приходил в плохое настроение, когда на улице встречал военного.
Любовь
к философии,
к познанию смысла
жизни вытесняла во мне все.
Чувство
жизни, о котором я говорю, я определяю как чуждость мира, неприятие мировой данности, неслиянность, неукорененность в земле, как любят говорить, болезненное отвращение
к обыденности.
Она меня всю
жизнь мучила, например, в отношении
к еде.
Я замечаю, что у меня отсутствует целый ряд дурных страстей и аффектов, вероятно, потому, что я не приобщаюсь до глубины
к борьбе и соревнованию, которые происходят в мировой
жизни.
Это могут объяснить ущербностью моей природы, безразличием ко многому, прежде всего безразличием
к успехам в
жизни.
У Ницше была огромная потребность в энтузиазме, в экстазе, при брезгливом отвращении
к действительной
жизни.
Думаю, что моя нелюбовь
к так называемой «
жизни» имеет не физиологические, а духовные причины, даже не душевные, а именно духовные.
Я никогда не любил рассказов об эмоциональной
жизни людей, связанных с ролью любви; для меня всегда было в этом что-то неприятное, мне всегда казалось, что это меня не касается, у меня не было интереса
к этому, даже когда речь шла о близких людях.
Моя изначальная, ранняя любовь
к философии и
к философии метафизической связана с моим отталкиванием от «
жизни» как насилующей и уродливой обыденности.
Еще об отношении
к тому, что называют «
жизнью», и об аскезе.
Я всегда был очень восприимчив
к трагическому в
жизни.
Мне легко было выражать свою эмоциональную
жизнь лишь в отношении
к животным, на них изливал я весь запас своей нежности.
Если во мне был эгоизм, то это был скорее эгоизм умственного творчества, чем эгоизм наслаждений
жизни,
к которым я никогда не стремился.
Для моего отношения
к миру «не-я»,
к социальной среде,
к людям, встречающимся в
жизни, характерно, что я никогда ничего не добивался в
жизни, не искал успеха и процветания в каком бы то ни было отношении.
«Творчество» не есть «
жизнь», творчество есть прорыв и взлет, оно возвышается над «
жизнью» и устремлено за границу, за пределы,
к трансцендентному.
Тоска исходит от «
жизни», от сумерек и мглы «
жизни» и устремлена
к трансцендентному.
Обыденность, повторяемость, подражание, однообразие, скованность, конечность
жизни вызывают чувство скуки, притяжение
к пустоте.
Именно приобщение
к непохожему на эту
жизнь есть магия искусства.
Мое отталкивание от родовой
жизни, от всего, связанного с рождающей стихией, вероятно, объясняется моей безумной любовью
к свободе и
к началу личности.
Я был так же одинок в своей аристократической любви
к свободе и в своей оценке личного начала, как всю
жизнь.
У меня всю
жизнь было отвращение
к церемониям,
к торжественным собраниям, юбилеям, свадьбам,
к условным риторическим речам,
к мундирам,
к орденам.
В
жизни пола есть безжалостность в отношении
к человеку, есть согласие отказаться от чисто человеческого.
Его письма с каторги
к жене представляют собой документ любви, редко встречающийся в человеческой
жизни.
Но мне чуждо было внесение женственного и эротического начала в религиозную
жизнь, в отношение
к Богу.
Отталкивание от родовой
жизни принадлежит
к самым первоначальным и неистребимым свойствам моего существа.
Это и было мое настоящее обращение, самое сильное в моей
жизни, обращение
к исканию Истины, которое тем самым было верой в существование Истины.
Это объясняется тем, что такого рода искание истины есть в известном смысле и нахождение истины, такого рода обращение
к смыслу
жизни есть проникновение смыслом.
Всю мою
жизнь я относился не только с враждой, но и с своеобразным моральным негодованием
к легализму.
Но довольно скоро пришел
к своеобразной теории познания, которую пытался усовершенствовать всю
жизнь, хотя неспособен был создать системы.
В последние годы моей
жизни моя философская мысль стала более сосредоточенной, и я пришел
к окончательной форме своего философского миросозерцания.
Я никогда не был «чистым» философом, никогда не стремился
к отрешенности философии от
жизни.
Я готов себя сознать романтиком вот по каким чертам: примат субъекта над объектом, противление детерминизму конечного и устремление
к бесконечному, неверие в достижение совершенства в конечном, интуиция против дискурсии, антиинтеллектуализм и понимание познания как акта целостного духа, экзальтация творчества в человеческой
жизни, вражда
к нормативизму и законничеству, противоположение личного, индивидуального власти общего.
У меня всю
жизнь было абсолютное презрение
к так называемому «общественному мнению», каково бы оно ни было, и я никогда с ним не считался.
Она сказывалась в моем глубоком презрении ко всем лжесвятыням и лжевеличиям истории,
к ее лжевеликим людям, в моем глубоком убеждении, что вся эта цивилизационная и социализированная
жизнь с ее законами и условностями не есть подлинная, настоящая
жизнь.
Я приучал себя
к мысли, что меня может ожидать тюрьма, ссылка, внешне тяжелая
жизнь.
У меня на всю
жизнь осталось отвращение
к тому, что называют «занять положение в обществе».
Я почувствовал, что подымается в русской
жизни что-то новое и что необходимо определить свое отношение
к этому течению.
Но во мне все же не было изначальной любви
к «
жизни».
Радостный подъем
жизни в углублении и развитии ведет не
к реализации полноты, не
к победе, а
к гибели.
И именно дионисическое веяние привело меня
к самому плохому, упадочному периоду моей
жизни, который совпадает с последним периодом ссылки и периодом сейчас после ссылки.
Когда я подъезжал
к Вологде, уже после Ярославля, мной овладело очень меланхолическое настроение, навеянное унылой природой, плохой погодой, несмотря на начало весны, неизвестностью, как сложится
жизнь в ссылке.
Я был устремлен
к поэзии
жизни и красоте, но в
жизни преобладала проза и уродство.
На всю
жизнь у меня осталась особенная чувствительность
к марксизму.
У него
жизнь торжествует не через воскресение
к вечной
жизни, а через деторождение, то есть распадение личности на множество новых рожденных личностей, в которых продолжается
жизнь рода.
Это произошло после того, как был низвержен и вытеснен из
жизни весь верхний культурный слой, все творцы русского ренессанса оказались ни
к чему ненужными и в лучшем случае
к ним отнеслись с презрением.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость:
к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на
жизнь мою готовы покуситься.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения
к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне
жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Растаковский (входит).Антона Антоновича поздравляю. Да продлит бог
жизнь вашу и новой четы и даст вам потомство многочисленное, внучат и правнучат! Анна Андреевна! (Подходит
к ручке Анны Андреевны.)Марья Антоновна! (Подходит
к ручке Марьи Антоновны.)
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (
К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет
к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «
Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?