Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал это и в первый
день моей жизни, и в нынешний ее день.
Если бы я был демократического происхождения, вероятно, был бы менее сложен и во мне не было бы некоторых черт, которые я ценю, но я больше сделал бы и
дела мои были бы более сосредоточенными и последовательными.
С известного момента моей жизни, которого я не мог бы отнести к определенному
дню моей жизни, я сознал себя христианином и вошел в путь христианства.
Неточные совпадения
Моя память о
моей жизни и
моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием
моей мысли,
моего познания сегодняшнего
дня.
Я всегда был педантически аккуратен, любил порядок в распределении
дня, не выносил ни малейшего нарушения порядка на
моем письменном столе.
Отрицание смертной казни всем
моим существом было так велико, что я склонен был
делить людей на смертную казнь защищающих и смертную казнь отвергающих.
В
моем отношении к христианству я
делил людей на сторонников и противников ада.
Я никогда не был политиком, и
моя мысль о злобе
дня никогда не делалась политической, она оставалась философской, моральной, заинтересованной духовной стороной вопроса.
На следующий
день после ареста к нам приехал киевский генерал-губернатор генерал-адъютант Драгомиров, с которым у
моих родителей были довольно близкие отношения.
Благодаря связи
моего отца с генерал-губернатором я был сравнительно скоро освобожден, я сидел всего месяц с чем-то, но освобожден без права выезда из Киева, под надзором полиции до решения
моего дела.
Но это значит, что
мое подлинное
дело есть революция духа, а не политики.
Мой адвокат признавал
мое дело безнадежным.
В первые
дни революции активность
моя выразилась лишь в том, что когда Манеж осаждался революционными массами, а вокруг Манежа и внутри его были войска, которые каждую минуту могли начать стрелять, я с трудом пробрался внутрь Манежа, спросил офицера, стоявшего во главе этой части войска, и начал убеждать его не стрелять, доказывая ему, что образовалось новое правительство и что старое правительство безнадежно пало.
Но должен сказать, что в этой совершенно эмоциональной книге, отражающей бурную реакцию против тех
дней, я остался верен
моей любви к свободе.
Хотя я относился довольно непримиримо к советской власти и не хотел с ней иметь никакого
дела, но я имел охранные грамоты, охранявшие нашу квартиру и
мою библиотеку.
Я каждый
день молюсь о страдающих адскими муками и тем самым предполагаю, что эти муки не вечны, это очень существенно для
моей религиозной жизни.
Мое главное достижение в том, что я основал
дело своей жизни на свободе.
Через несколько
дней явились представители гестапо, как и всегда двое, чтобы узнать, чем вызван слух о
моем аресте.
Правдин. Если вы приказываете. (Читает.) «Любезная племянница!
Дела мои принудили меня жить несколько лет в разлуке с моими ближними; а дальность лишила меня удовольствия иметь о вас известии. Я теперь в Москве, прожив несколько лет в Сибири. Я могу служить примером, что трудами и честностию состояние свое сделать можно. Сими средствами, с помощию счастия, нажил я десять тысяч рублей доходу…»
Потому что знаю: пусть только
дела мои пойдут похуже, да я всех впутаю в свое — и губернатора, и вице-губернатора, и полицеймейстера, и казначея, — всех запутаю.
Дай оглянусь. Простите ж, сени, // Где
дни мои текли в глуши, // Исполнены страстей и лени // И снов задумчивой души. // А ты, младое вдохновенье, // Волнуй мое воображенье, // Дремоту сердца оживляй, // В мой угол чаще прилетай, // Не дай остыть душе поэта, // Ожесточиться, очерстветь // И наконец окаменеть // В мертвящем упоенье света, // В сем омуте, где с вами я // Купаюсь, милые друзья!
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь
мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа
моя жаждет просвещения.
Добчинский.
Дело очень тонкого свойства-с: старший-то сын
мой, изволите видеть, рожден мною еще до брака.
Городничий. Ах, боже
мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о
деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Да я-то знаю — годится или не годится; это
мое дело, мошенник такой!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать
моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».