Неточные совпадения
Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции
в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс
начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот
в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры, все
начали службу
в кавалергардском полку.
В той части русской армии, где находился мой дед, были убиты все начальствовавшие,
начиная с генерала.
Вместо этого переезда я осуществил свою мечту, вышел из шестого класса кадетского корпуса и
начал готовиться на аттестат зрелости для поступления
в университет.
Мой брат иногда впадал
в трансы,
начинал говорить рифмованно, нередко на непонятном языке, делался медиумом, через которого происходило сообщение с миром индусских махатм.
Порвав с традиционным аристократическим миром и вступив
в мир революционный, я
начал борьбу за свободу
в самом революционном мире,
в революционной интеллигенции,
в марксизме.
Я был так же одинок
в своей аристократической любви к свободе и
в своей оценке личного
начала, как всю жизнь.
Но мне чуждо было внесение женственного и эротического
начала в религиозную жизнь,
в отношение к Богу.
Но
в христианском мире эрос трансформируется,
в него проникает
начало личности.
Поэтому я думаю,
в противоположность господствующему мнению, что дух есть революционное
начало, материя же есть
начало реакционное.
Мистические книги
в собственном смысле я
начал читать позже и находил
в них много родственного себе.
Я
начал формироваться во вторую половину 80 годов, когда
в России происходила подземная духовная работа.
Я очень мало объективировал свою мысль (употребляю выражение, которым
начал пользоваться позже): она оставалась
в субъективном мире.
Но у Бёме она
в Боге, как Его темное
начало, у меня же вне Бога.
Философия нового времени,
начиная с Декарта, была
в известном смысле более христианской, чем средневековая схоластическая философия.
В самом
начале моего духовного пути у меня не было встреч с людьми, которые имели бы на меня влияние.
Некоторые религиозные течения
начала XX века делали вид, что они пребывают
в наивной, докритической стихии, имитировали народный примитивизм.
Еще будучи студентом, но уже
начав свою литературную деятельность, я попал,
в одну из своих первых поездок
в Петербург, на литературный вечер радикальных и даже марксистских кругов.
В «Мире Божьем» я сам
начал печататься.
Обоснование социализма у меня было этическое, и это этическое
начало я перенес и
в мой марксизм.
Я сразу же
начал много читать и очень быстро ориентироваться
в марксистской литературе.
За это время я
начал писать, написал свою первую статью и первую книгу «Субъективизм и индивидуализм
в общественной философии».
Когда я подъезжал к Вологде, уже после Ярославля, мной овладело очень меланхолическое настроение, навеянное унылой природой, плохой погодой, несмотря на
начало весны, неизвестностью, как сложится жизнь
в ссылке.
Но очень скоро меня
начало отчуждать от него решительное преобладание политики над проблемами духовными и уклон вправо
в самой политике.
Я погрузился
в очень напряженную и сгущенную атмосферу русского культурного ренессанса
начала XX века.
В ренессансе
начала XX века было слишком много языческого.
Творческий подъем
в литературе
начала XX века обогатил меня новыми темами, усложнил мою мысль.
Несчастье культурного ренессанса
начала XX века было
в том, что
в нем культурная элита была изолирована
в небольшом круге и оторвана от широких социальных течений того времени.
Попытка «Вопросов жизни» еще
в самом
начале установить сближение культурно-ренессанских и социальных течений оказалась бессильной.
Хомяков и славянофилы, Вл. Соловьев, Достоевский, народные социалисты, религиозно-общественные течения
начала XX века, Н. Федоров,
В. Розанов,
В. Иванов, А. Белый, П. Флоренский — все против индивидуалистической культуры, все ищут культуры коллективной, органической, «соборной», хотя и по-разному понимаемой.
В Москве я
начал внимательно читать славянофилов, которые раньше мне были чужды.
Русский культурный ренессанс
начала века был одной из самых утонченных эпох
в истории русской культуры.
Нигилизм, захвативший
в 60 годы часть интеллигенции, теперь перешел на народный слой,
в который
начало проникать элементарное просвещенство, культ естественных наук и техники, примат экономики над духовной культурой.
Произошло столкновение с ультрареакционным течением
в эмиграции, с консервативно-традиционным и клерикальным православием, не желающим знать всего творческого движения религиозной мысли
начала XX века, с реставрационной политикой, вожделеющей утерянного привилегированного положения.
Но последствия творческого духовного подъема
начала XX века не могут быть истреблены, многое осталось и будет
в будущем восстановлено.
Я
начинаю писать эту главу
в страшные и мучительные дни европейской истории.
Меня рано
начала мучить религиозная тема, я, может быть, раньше, чем многие, задумался над темой о тленности всего
в мире и над вечностью.
У меня было отталкивание и антипатия к религиозному освящению «плоти», которое было так популярно
в течениях
начала XX века.
Меня связывала со многими представителями русской религиозной мысли
начала XX века великая надежда, что возможно продолжение откровения
в христианстве, новое излияние Духа Святого.
Все захотели быть приобщенными к истинному розенкрейцерству, как это было у нас
в масонских течениях конца XVIII и
начала XIX века.
А. Белый характерен для разных течений
начала века, потому что он не мог оставаться
в чистой литературе и
в эстетическом сознании, его символизм носил мистический и оккультический характер, он отражал все духовные настроения и искания эпохи.
Я заметил, что Бёме у нас с
начала XIX века просочился
в народную среду.
Тогда солнце
начало меркнуть, и он погрузился
в тьму.
Потом
в глубине ничто и тьмы вдруг
начал загораться свет, он вновь поверил, что есть Бог, «ничто» превратилось
в мир, ярко освещенный солнцем, все восстановилось
в новом свете.
В православии не было клерикализма, который вдруг
начали утверждать как единственно истинное православие.
Переживание греховности, понятое как единственное и всеобъемлющее
начало духовной жизни, не может привести к творческому подъему и озарению, оно должно перейти
в другое переживание, чтобы произошло возрождение жизни.
Проблема нового религиозного сознания
в христианстве для меня стояла иначе, иначе формулировалась, чем
в других течениях русской религиозной мысли
начала XX века.
Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое
в ней
начало.
Я тогда уже пережил внутреннее потрясение, осмыслил для себя события и
начал проявлять большую активность, читал много лекций, докладов, много писал, спорил, был очень деятелен
в Союзе писателей, основал Вольную академию духовной культуры.
В первые дни революции активность моя выразилась лишь
в том, что когда Манеж осаждался революционными массами, а вокруг Манежа и внутри его были войска, которые каждую минуту могли
начать стрелять, я с трудом пробрался внутрь Манежа, спросил офицера, стоявшего во главе этой части войска, и
начал убеждать его не стрелять, доказывая ему, что образовалось новое правительство и что старое правительство безнадежно пало.
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл
в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются
в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как
в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и
начните.
Ему бы
в Питер надобно // До Комитета раненых. // Пеш до Москвы дотянется, // А дальше как? Чугунка-то // Кусаться
начала!
Потупился, задумался, //
В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «
Начинай!»