Неточные совпадения
Первое мое впечатление от заграницы
была Вена, которая мне очень понравилась.
У меня
были довольно большие способности к рисованию и в кадетском корпусе я
был одним из
первых по рисованию.
Семья брата
была для меня
первым выходом из аристократической среды и переходом в другой мир.
Это неприятие, это противление
было, наверное, моим
первым метафизическим криком при появлении на свет.
Из Евангелия более всего, запали в мою душу слова «не судите, да не судимы
будете» и «кто из вас безгрешен, тот пусть
первый бросит в нее камень».
«
Первые», то
есть достигшие духовной высоты (я не говорю об элементарном случае «
первых» в знатности, богатстве и власти), делаются «последними».
Первыми были провансальские трубадуры.
Я описал этот переворот, но рукопись
была взята при
первом моем аресте и пропала.
Но вот что у меня несомненно
было и что оставило во мне след на всю жизнь, как оставляет след
первая любовь.
Еще
будучи студентом, но уже начав свою литературную деятельность, я попал, в одну из своих
первых поездок в Петербург, на литературный вечер радикальных и даже марксистских кругов.
Первый раз я
был арестован в Киеве всего на несколько дней как участник большой студенческой демонстрации.
В 1898 году я
был арестован по
первому в России большому социал-демократическому делу и исключен из университета.
Когда я читал свой
первый публичный доклад, который
был главой моей книги «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии», то мне сделали настоящую овацию.
Моя
первая книга «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» вышла, когда я
был в ссылке.
А. Волынский
был одним из
первых в защите в литературной критике философского идеализма, он хотел, чтобы критика
была на высоте великой русской литературы, и прежде всего на высоте Достоевского и Л. Толстого, и резко нападал на традиционную русскую критику, Добролюбова, Чернышевского, Писарева, которые все еще пользовались большим авторитетом в широких кругах интеллигенции.
Собрания эти
были замечательны, как
первая встреча представителей русской культуры и литературы, заболевшей религиозным беспокойством, с представителями традиционно-православной церковной иерархии.
Когда по моей инициативе
было основано в Петербурге Религиозно-философское общество, то на
первом собрании я прочел доклад «Христос и мир», направленный против замечательной статьи Розанова «Об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах мира».
Среди течений той бурной эпохи, вокруг
первой, не великой революции,
был «мистический анархизм».
Но я все-таки убежден, что
первым мистическим анархистом
был я, и об этом я говорил с Мережковскими и другими.
Первым был в этом направлении Д. Мережковский.
Главным лицом тут
был С.Н. Булгаков, один из самых замечательных людей начала века, который
первый пришел к традиционному православию.
В
первые дни революции активность моя выразилась лишь в том, что когда Манеж осаждался революционными массами, а вокруг Манежа и внутри его
были войска, которые каждую минуту могли начать стрелять, я с трудом пробрался внутрь Манежа, спросил офицера, стоявшего во главе этой части войска, и начал убеждать его не стрелять, доказывая ему, что образовалось новое правительство и что старое правительство безнадежно пало.
В
первом ряду обыкновенно сидел молодой человек, который
был несомненно агентом Чека.
Первый раз я
был арестован в 20 году в связи с делом так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел.
Первое тяжелое впечатление у меня
было связано со столкновениями с эмиграцией.
В
первую же зиму в Берлине я принужден
был изображать из себя активного общественного деятеля и возглавлял разные начинания.
Русский научный институт, несмотря на мое активное к нему отношение в
первый год пребывания в Берлине, в сущности,
был довольно чуждым мне академическим учреждением.
Был на докладе приехавший из Парижа митрополит Евлогий, которого я видел
первый раз.
Кейзерлинг написал обо мне, что я
первый русский мыслитель, которого можно назвать вполне европейским, для которого судьба Европы
есть и его судьба.
В
первом составе этого движения, который я считаю лучшим и среди которого
были хорошо ко мне относившиеся, многие получили свою первоначальную духовную формацию от епископов, живших в Сербии, от митрополита Антония и архиепископа Феофана.
Первый состав движения
был более религиозным по существу, хотя и чуждого мне, исключительно литургического, религиозного типа.
Я
был на
первом собрании, на котором
был основан журнал «Esprit».
В
первом номере
была напечатана моя статья «Правда и ложь коммунизма», которая в значительной степени определила отношение к коммунизму.
Гениально у Н. Федорова то, что он, может
быть,
первый сделал опыт активного понимания Апокалипсиса и признал, что конец мира зависит и от активности человека.
Первый съезд
был посвящен обсуждению только что вышедшей во Франции моей книги «Дух и реальность».
В
первое время освобождения
были неприятные впечатления в связи с расправами, учиненными французами, с актами мести.
В торжественном шествии в огромной зале, переполненной народом, в которой выдают докторскую степень, я шел в
первом ряду, как доктор теологии, то
есть высшей из наук.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе не
будет времени думать об этом. И как можно и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Бобчинский. А вот и нет; первые-то
были вы.
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом
первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если
будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я
был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
У
первого боярина, // У князя Переметьева, // Я
был любимый раб.