Неточные совпадения
Вместе с
тем раскольники обнаружили огромную способность
к общинному устройству и самоуправлению.
Значение левого крыла раскола — беспоповства — в
том, что он сделал русскую мысль свободной и дерзновенной, отрешенной и обращенной
к концу.
Между
тем как Петр Великий говорил, что русский народ способен
к науке и умственной деятельности, как все народы.
«Если бы закон, — говорит он, — или государь, или какая бы
то ни было другая власть на земле принуждали тебя
к неправде,
к нарушению долга совести,
то будь непоколебим.
Так можно было определить русскую
тему XIX в.: бурное стремление
к прогрессу,
к революции,
к последним результатам мировой цивилизации,
к социализму и вместе с
тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса, революции, цивилизации и пр.
Вот наиболее замечательные места из его письма: «Мы не принадлежим ни
к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни
к Западу, ни
к Востоку, и у нас нет традиций ни
того ни другого.
«Мы принадлежим
к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для
того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок».
Парадоксально было
то, что он перешел в католичество из либерализма и любви
к свободной мысли.
Есть ли исторический путь России
тот же, что и Западной Европы, т. е. путь общечеловеческого прогресса и общечеловеческой цивилизации, и особенность России лишь в ее отсталости, или у России особый путь и ее цивилизация принадлежит
к другому типу?
Славянофилы усвоили себе гегелевскую идею о призвании народов, и
то, что Гегель применял
к германскому народу, они применяли
к русскому народу.
Тут с Хомяковым произошло
то же, что и со славянофильским отношением
к истории вообще.
Если Беккария и имел влияние на русское уголовное законодательство,
то отвращение
к смертной казни не было ни одним народом так усвоено, как народом русским, у которого нет склонности смотреть на зрелище казни.
Он свободный католик и вместе с
тем христианский теософ, возродивший интерес
к Я. Бёме, влиявший на Шеллинга последнего периода.
«Если существует какая-то особенность, которая характеризует современную эпоху,
то это, безусловно, неодолимое стремление Запада
к Востоку.
По моему мнению, опасно ошибаются
те государственные деятели и вожди, которые полагают, что образ мыслей людей (т. е. их философия) является чем-то незначительным и что наука, лишенная милосердия, не приводит
к появлению правительства, лишенного милосердия — гибельного и для
того, кто правит, и для
тех, которыми правят…
И в
том и в другом случае было стремление
к целостному, тоталитарному миросозерцанию,
к соединению философии с жизнью, теории с практикой.
Западничество возникло у нас на
той же
теме о России, о ее путях и ее отношении
к Европе.
Грановский хочет остаться верен идеализму, дорожит верой в бессмертие души, он противник социализма, думая, что социализм враждебен личности, в
то время как Герцен и Белинский переходят
к социализму и атеизму.
У Белинского, когда он обратился
к социальности, мы уже видим
то сужение сознания и вытеснение многих ценностей, которое мучительно поражает в революционной интеллигенции 60-х и 70-х годов.
Потом реакционер
К. Леонтьев будет говорить
то же, что революционер Герцен.
Если Данилевского можно считать предшественником Шпенглера,
то К. Леонтьев предшественник Ницше.
Вот слова, наиболее характеризующие
К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для
того только, чтобы французский, или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
Если он ненавидит прогресс, либерализм, демократию, социализм,
то исключительно потому, что все это ведет
к царству мещанства,
к серому земному раю.
Русские размышления над историософической
темой привели
к сознанию, что путь России — особый.
Огромное, основоположное значение для дальнейшей истории русского сознания имеет
то, что у Белинского бунт личности против мировой истории и мировой гармонии приводит его
к культу социальности.
Тут Достоевский высказывает гениальные мысли о
том, что человек совсем не есть благоразумное существо, стремящееся
к счастью, что он есть существо иррациональное, имеющее потребность в страдании, что страдание есть единственная причина возникновения сознания.
«Свое собственное, вольное и свободное хотение, — говорит подпольный человек, — свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы до сумасшествия, — вот это-то и есть
та самая, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и которой все системы и теории постепенно разлетаются
к черту».
Подпольный человек восклицает: «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с
того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бок и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с
той целью, чтобы все эти логарифмы отправились
к черту и нам опять по своей глупой воле пожить!» У самого Достоевского была двойственность.
Русский человек способен выносить страдание лучше западного, и вместе с
тем он исключительно чувствителен
к страданию, он более сострадателен, чем человек западный.
У Белинского, очень посюстороннего по натуре, эта
тема привела
к индивидуалистическому социализму.
То, что Гоголь проповедовал личное нравственное совершенствование и без него не видел возможности достижения лучшей общественной жизни, может привести
к неверному его пониманию.
Вы сказали бы помещику, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата,
то он и должен или дать им свободу, или хотя, по крайней мере, пользоваться их трудами как можно выгоднее для них, сознав себя, в глубине своей совести, в ложном положении в отношении
к ним».
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь
к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В
тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
В этих словах намечается уже религиозная драма, пережитая Гоголем. Лермонтов не был ренессансным человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и
то не вполне. Русская литература пережила влияние романтизма, который есть явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все более и более поворот
к религиозному реализму.
Смелость и радикализм мысли
К. Леонтьева в
том, что он осмеливается признаться в
том, в чем другие не осмеливаются признаться.
К. Леонтьев одинокий мечтатель, он стоит в стороне и выражает обратный полюс
тому, на котором формировалась русская идея.
В 1849 г. петрашевцы, как их называли, были арестованы, двадцать один человек были приговорены
к смертной казни, в
том числе Достоевский, с заменой каторгой.
Роман, признанный катехизисом нигилизма, был оклеветан представителями правого лагеря, начали кричать о его безнравственности
те, кому это менее всего было
к лицу.
Если общество есть природа,
то оправдывается насилие сильного над слабым, подбор сильных и приспособленных, воля
к могуществу, господство человека над человеком, рабство и неравенство, человек человеку — волк.
У него было потрясающее чувство вины, вины не только личной, но и
того класса,
к которому он принадлежал.
К русской социальной
теме он не стал равнодушен, у него была своя социальная утопия, утопия теократическая, в которой церковь поглощает целиком государство и осуществляет царство свободы и любви.
Если верно
то, что он говорит о революционерах-социалистах по отношению
к Нечаеву и Ткачеву,
то совершенно неверно по отношению
к Герцену или Михайловскому.
Духовные же течения делались более равнодушными
к социальной
теме.
К социальной
теме он не равнодушен, но она отступает на второй план по сравнению с борьбой за личность, за умственную эмансипацию.
У нигилистов было подозрительное отношение
к высокой культуре, но был культ науки, т. е. естественных наук, от которых ждали решения всех вопросов. Сами нигилисты не сделали никаких научных открытий. Они популяризировали естественно-научную философию, т. е. в
то время материалистическую философию.
У него была натура, полная страстей и любви
к жизни, вместе с
тем была склонность
к аскетизму и всегда оставалось что-то от православия.
У
К. Леонтьева было большое бесстрашие мысли, и он решился высказать
то, что другие скрывают и прикрывают.
Тема о власти. Анархизм. Русское отношение
к власти. Русская вольница. Раскол. Сектантство. Отношение интеллигенции
к власти: у либералов, у славянофилов. Анархизм. Бакунин. Страсть
к разрушению есть творческая страсть. Кропоткин. Религиозный анархизм: религиозный анархизм Л. Толстого. Учение о непротивлении. Анархия и анархизм. Анархический элемент у Достоевского. Легенда о Великом Инквизиторе.
Но реально тут
то, что
К. Аксаков хотел добровольности, свободы и мира.
Компромиссное, оппортунистическое, приспособляющееся отношение
к государству,
к царству кесаря в историческом христианстве обычно оправдывалось
тем, что сказано воздавать кесарево кесарю, а Божье Богу.