Неточные совпадения
Всякая народная индивидуальность, как и индивидуальность
человека, есть микрокосм и потому заключает
в себе противоречия, но это бывает
в разной степени.
Это противоположение общества и государства, столь характерное для нашего XIX
в., мало понятно западным
людям.
Уже
в допетровской России были
люди, выходившие из тоталитарного строя Московского царства.
Только
в России мог появиться такой необычайный
человек.
Православие было, конечно, более глубоким влиянием на души русских
людей, но
в масонстве образовывались культурные души петровской эпохи и противопоставлялись деспотизму власти и обскурантизму.
Наиболее философским масоном был Шварц, он был, может быть, первым
в России философствующим
человеком.
Это был замечательный
человек, народный мудрец, но он не имел прямого влияния на наши умственные течения XIX
в.
Первым культурным свободолюбивым
человеком в России был масон и декабрист, но он не был еще самостоятельно мыслящим.
Великие русские писатели XIX
в. будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды спасения народа, человечества и всего мира, от печалования и страдания о неправде и рабстве
человека.
Пушкин утверждал творчество
человека, свободу творчества,
в то время как на другом полюсе
в праве творчества усомнятся Гоголь, Л. Толстой и другие.
Опыт оправдания
человека»,
в которой я привожу пример Пушкина и св. Серафима.].
Молодые
люди объяснялись
в любви
в терминологии натурфилософии Шеллинга.
Лишний
человек, кающийся дворянин, потом активный революционер — разные моменты
в существовании интеллигенции.
«Они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших
людей в русском обществе».
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть
в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления
человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Высказываются очень ценные мысли, характерные для стремлений лучших русских
людей XIX
в., и эти мысли неверно применяются к истории.
В это же время многие русские
люди стремились на Запад, чтобы вздохнуть свободно.
Тургенев так выразил свое впечатление от казни Тропмана
в Париже: «Никто не смотрел
человеком, который сознает, что присутствовал при совершении акта общественного правосудия; всякий старался сбросить с себя ответственность
в этом убийстве».
И это, вероятно, связано с тем, что русские — коммюнотарны, но не социализированы
в западном смысле, т. е. не признают примата общества над
человеком.
У русских нет того иерархического чувства, которое есть у западных
людей, его нет ни
в какой области.
Более прав, чем славянофилы, был Л. Толстой и даже Н. Михайловский
в своей борьбе против органической теории общества во имя индивидуальности
человека.
Я был первым и до сих пор остаюсь практически единственным
человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и революции
в отношении религиозной жизни, из принципа, который
в области политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не будет проходить и
в философии и
в политике.
Высмеивая увлечение философией Шеллинга, Герцен говорит: «
Человек, который шел гулять
в Сокольники, шел для того, чтобы отдаться пантеистическому чувству своего единства с космосом».
Так называемый идеализм 40-х годов сыграл огромную роль
в формировании личности культурного русского
человека.
Устанавливают три периода
в идейном развитии Белинского: 1) нравственный идеализм, героизм; 2) гегелевское принятие разумности действительности; 3) восстание против действительности для ее радикального изменения во имя
человека.
Наиболее русским он был
в своем восстании против гегелевского мирового духа во имя реального, конкретного
человека.
Идеалисты-западники превращаются
в «лишних
людей», пока не появятся реалисты 60-х годов.
Проблема столкновения личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля
в истории русской мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный
человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная драма Гоголя. Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
Когда же этому конец?» «Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования?»
В последней записи «Дневника» написано: «Страшная эпоха для России,
в которой мы живем и не видим никакого выхода».
Это привело,
в конце концов, к «лишним
людям», к бесприютному скитальцу Рудину и к Обломову.
Белинский говорит про себя, что он страшный
человек, когда ему
в голову заберется мистический абсурд.
После пережитого кризиса Белинский выражает свои новые мысли
в форме восстания против Гегеля, восстания во имя личности, во имя живого
человека.
Тут Достоевский высказывает гениальные мысли о том, что
человек совсем не есть благоразумное существо, стремящееся к счастью, что он есть существо иррациональное, имеющее потребность
в страдании, что страдание есть единственная причина возникновения сознания.
Подпольный
человек восклицает: «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки
в бок и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы отправились к черту и нам опять по своей глупой воле пожить!» У самого Достоевского была двойственность.
Гениальность его темы, порождающей все противоречия, была
в том, что
человек берется как бы выпавшим из миропорядка.
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный
человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем
в руке его булатный нож.
В этих словах намечается уже религиозная драма, пережитая Гоголем. Лермонтов не был ренессансным
человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и то не вполне. Русская литература пережила влияние романтизма, который есть явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все более и более поворот к религиозному реализму.
Это значит, что центральной темой была тема о
человеке, о судьбе
человека в обществе и
в истории.
Первоначально европейский гуманизм совсем не означал признания самодостаточности
человека и обоготворения человечества, он имел истоки не только
в греко-римской культуре, но и
в христианстве.
Но если России не был свойствен гуманизм
в западноевропейском ренессансном смысле, то ей была очень свойственна человечность, т. е. то, что иногда условно называют гуманитаризмом, и
в русской мысли раскрывалась диалектика самоутверждения
человека.
Лучшие русские
люди в верхнем культурном слое и
в народе не выносят смертной казни и жестоких наказаний, жалеют преступника.
Бесчеловечность, жестокость, несправедливость, рабство
человека были объективированы
в русском государстве,
в империи, были отчуждены от русского народа и превратились во внешнюю силу.
Сострадательность и человечность у Достоевского превращаются
в бесчеловечность и жестокость, когда
человек приходит к человекобожеству, к самообожествлению.
Свою,
в конце концов религиозную, тему он выразил
в идее сверхчеловека,
в котором
человек прекращает свое существование.
Будет новый
человек, счастливый и гордый», — говорит Кириллов, как будто
в бреду…
„Человекобог, — отвечает Кириллов, —
в этом разница“.» Путь человекобожества ведет, по Достоевскому, к системе Шигалева и Великого Инквизитора, т. е. к отрицанию
человека, который есть образ и подобие Божье, к отрицанию свободы.
В прошлом христианстве не было достаточной активности
человека, особенно
в православии, и
человек часто бывал подавлен.
Мысль Вл. Соловьева входит
в русскую диалектику о
человеке и человечности и неотделима от нее.
Значительно позже
В. Розанов, когда он принадлежал еще к славянофильскому консервативному лагерю, говорит с возмущением, что
человек превращен
в средство исторического процесса, и спрашивает, когда же
человек появится как цель [См.:
В. Розанов.
Он проповедовал мораль ценностей, ценностей красоты, цветущей культуры, государственного могущества
в противоположность морали, основанной на верховенстве человеческой личности, на сострадании к
человеку.