Неточные совпадения
Но когда защитники социального неравенства бесстыдно защищают свои привилегии, когда капитализм угнетает трудящиеся массы,
превращая человека в вещь, я также восстаю.
Понимание человеческой личности, как микрокосма, противоположно пониманию органически-иерархическому, которое
превращает человек в подчиненную часть целого, общего, универсального.
Когда сверхличные ценности
превращают человеческую личность
в средство, то это значит, что
человек впал
в идолопоклонство.
Эта объективирующая, экстериоризирующая
человека мысль конструирует бытие, как «общее», как универсальное, и потому личное, «сингулярное»,
превращает в частное, частичное.
Она имеет положительное значение, когда вечными началами признается свобода, справедливость, братство
людей, высшая ценность человеческой личности, которую нельзя
превращать в средство, и имеет отрицательное значение, когда такими началами признаются относительные исторические, социальные и политические формы, когда эти относительные формы абсолютизируются, когда исторические тела, представляющиеся «органическими», получают санкцию священных, например монархия или известная форма собственности.
Человек превращает в идолы науку, искусства, все качества культуры, и это делает его рабом.
Актуализм цивилизации требует от
человека все возрастающей активности, но этим требованием он порабощает
человека,
превращая его
в механизм.
Человек может совсем не замечать, не сознавать, что он и высшие ценности
превращает в орудие эгоцентрического самоутверждения.
Думаю, что нет, человекоубийственная ненависть
превращает другого
человека в объект, предмет ненависти перестает быть субъектом, личностью.
Этот страх искажает человеческую природу, помрачает человеческую совесть, часто
превращает человека в дикого зверя.
Человек обладает способностью
превращать любовь к Богу и к высшей идее
в самое страшное рабство.
Неточные совпадения
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для
человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо —
превратить меня
в красавца, и все, что имел
в настоящем, все, что мог иметь
в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Все, что Дронов рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно
превратить ее
в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на
людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову:
Анфимьевна, взяв на себя роль домоправительницы,
превратила флигель
в подобие меблированных комнат, и там, кроме Любаши, поселились два студента, пожилая дама, корректорша и господин Митрофанов,
человек неопределенной профессии. Анфимьевна сказала о нем:
«Есть
люди, которые живут, неустанно, как жернова — зерна, перемалывая разнородно тяжелые впечатления бытия, чтобы открыть
в них что-то или
превратить в ничто. Такие
люди для этой толпы идиотов не существуют. Она — существует».
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не сказал мальчишке того, что должен был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится
в жизнь лозунг Циммервальда:
превратить войну с внешним врагом
в гражданскую войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не
в человеке, а
в слове. Что должен делать я и что могу делать?»