Неточные совпадения
Для него перестает существовать мир сущих
идей и остается только мир
идей о сущем, нет уже Бога, но
есть разнообразные
идеи о Боге, которые он исследует, нет уже сущего добра и зла, но
есть разнообразные
идеи о добре и зле и т. д.
Идея автономии
есть ложная
идея, совсем нетождественная с
идеей свободы.
И мир философских
идей перестает
быть моим миром, во мне раскрывающимся, делается миром, мне противостоящим и чуждым, миром объектным.
История философии
будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если мир философских
идей будет для познающего его собственным внутренним миром, если он
будет его познавать из человека и в человеке.
Не может
быть философии о чужих
идеях, о мире
идей, как предмете, как объекте, философия может
быть лишь о своих
идеях, о духе, о человеке в себе и из себя, т. е. интеллектуальным выражением судьбы философа.
Основной вопрос познания вовсе не
есть познание
идей о Боге, а познание Самого Бога, т. е. познание в духе и самого духа.
Мои понятия и
идеи о добре могут
быть ошибочны, и в таком своем качестве они релятивны.
Ведь
идея грехопадения
есть, в сущности, гордая
идея, и через нее человек выходит из состояния унижения.
И то, что,
быть может, наиболее важно выяснить в
идее миротворения, это выяснить
идею трагического.
Я говорил уже в первой главе, что проблема человека не может
быть подменена ни проблемой субъекта, трансцендентального сознания, ни проблемой души, психологического сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей,
идей добра, истины, красоты и пр.
Но человек
есть также существо, гуманизирующее
идею Бога и этим гуманизирующее самого себя.
Для Когена человек
есть этическая
идея, и он отличает антропологическую психологию, основанную на этой
идее, от натуралистической зоологической психологии, для которой человека не существует.
В основе христианской антропологии лежат две
идеи: 1) человек
есть образ и подобие Бога-Творца и 2) Бог вочеловечился, Сын Божий явился нам как богочеловек.
Но из этих основных христианских
идей не
были сделаны все антропологические выводы.
В человеке
есть принцип свободы, изначальной, ничем и никем не детерминированной свободы, уходящей в бездну небытия, меона, свободы потенциальной, и
есть принцип, определенный тем, что он
есть образ и подобие Божье, Божья
идея, Божий замысел, который она может осуществить или загубить.
Грехопадение
есть лишь возврат от бытия к небытию,
есть свободное сопротивление Божьему творению и Божьей
идее о человеке.
Личность
есть Божья
идея и Божий замысел, возникшие в вечности.
Но менее всего личность
есть отвлеченная
идея и норма, подавляющая и порабощающая живое, индивидуальное, конкретное существо.
В личности
идея или идеальная ценность
есть конкретная полнота жизни.
И нужно сказать, что в
идее родовой ответственности
есть зерно истины, оно заключается в том, что все за всех ответственны, что все со всеми связаны, что личность не
есть существо изолированное.
Человек по своей
идее, по Божьему замыслу о нем
есть существо цельное, муже-женственное, солярно-теллурическое, «логическое» и стихийное.
Если бы личность могла
быть сотворена человеком, то она не
была бы Божьей
идеей, Божьим замыслом, т. е. не
была бы личностью.
Корни человеческого существа уходят в добытийственную бездну, в бездонную, меоническую свободу, и в борьбе за личность, за Божью
идею человек должен
был вырабатывать сознание с его границами, освещать тьму, проводить через цензуру сознания подсознательные влечения и инстинкты.
Маниакальная одержимость человека одной какой-нибудь
идеей, которая
есть самая распространенная форма нервного и душевного заболевания,
есть ложное состояние сознания, сужение сознания и исключительная фиксация на одном осознанном предмете.
Душа может
быть настолько поглощена
идеей гибели и спасения, что это может стать маниакальным и болезненным сужением сознания.
Это
есть основная
идея новой этики.
Наказание же и
было местью,
идея наказания рождалась из мести.
Последствием этого является тиранство закона, которое
есть тиранство общества над личностью, общеобязательной
идеи над индивидуальным, личным, неповторимым, единичным.
Христианство поставило человека выше
идеи добра и этим совершило величайшую революцию в истории человечества, которую христианское человечество не в силах
было вполне принять.
Не отвлеченная
идея добра, а человек
есть Божье творение и Божье дитя.
«Суббота» и
есть отвлеченное добро,
идея, норма, закон, страх нечистоты.
Так и должно
быть, если человек, живое существо выше «субботы», отвлеченной
идеи добра.
Выше же любви к ближнему, к человеку стоит лишь любовь к Богу, который тоже
есть конкретное существо, личность, а не отвлеченная
идея добра.
Любовь к «дальнему», отвлеченному человеку и отвлеченному человечеству
есть любовь к отвлеченной
идее, к отвлеченному добру, а не любовь к человеку.
И различие тут нужно видеть прежде всего в том, что христианская любовь конкретна и лична, гуманистическая же любовь отвлеченна и безлична, что для христианской любви дороже всего человек, для гуманистической же любви дороже всего «
идея», хотя бы то
была «
идея» человечества и человеческого блага.
И никакая отвлеченная
идея добра не может
быть поставлена выше этой личности.
Идея трансцендентного эгоизма, исключительной заботы о спасении своей души, которую выводят из аскетической литературы,
есть сатаническая
идея, сатаническая карикатура на христианство.
Быть самим собой — значит осуществлять Божий замысел о себе, Божью
идею.
Человеческая личность, как Божья
идея, как Божий образ,
есть центр этического сознания, верховная ценность.
И человеческая личность
есть верховная ценность не потому, что она является носителем общеобязательного нравственного закона, как у Канта, а именно потому, что она
есть Божья
идея и Божий образ, носитель божественного начала жизни.
Тогда она требует отречения и жертвы всяким творческим вдохновением, хотя бы то
было вдохновение любви к ближнему, во имя отвлеченной
идеи личного совершенства и богопослушания.
Идеи правды, истины, красоты должны перестать
быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в человеке.
Для этики творчества человек
есть самоценность независимо от
идеи, которую он носит, и задача жизни в излучении творческой энергии на жизнь, энергии просветляющей, укрепляющей и преображающей.
Нельзя сравнивать какой бы то ни
было системы остывших и осевших
идей с гениальностью, озаренностью и пламенностью их первых провозвестников.
Телеологическая этика, основанная на
идее добра как абсолютной цели, враждебна свободе, в то время как этика творческая и энергетическая
есть этика свободы.
Ибо время или конститурируется
идеей цели, которая должна
быть осуществлена в будущем, или
идеей творчества, которое реализуется в будущем.
И тут боролся он не с Богом, а с ложной
идеей о Боге, с которой нужно
было бороться.
Столь распространенное в теологии утверждение, что
идея Бога несовместима с творчеством человека,
есть источник атеизма.
Есть условно-лживая риторика любви, справедливости, науки,
есть условно-риторическое отношение к самой
идее Бога.
Совесть
есть воспоминание о том, что такое человек, к какому миру он принадлежит по своей
идее, Кем он сотворен, как он сотворен и для чего сотворен.
Неточные совпадения
[Фаланстер (франц.) — дом-дворец, в котором, по
идее французского социалиста-утописта Фурье (1772–1837), живет «фаланга», то
есть ячейка коммунистического общества будущего.]
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании
идеи прямолинейности с
идеей всеобщего осчастливления
была возведена в довольно сложную и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии и всяких зигзагов и извилин.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого;
идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности:
идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма
есть действие; тот, в чьей голове родилось больше
идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Писец оглядел его, впрочем без всякого любопытства. Это
был какой-то особенно взъерошенный человек с неподвижною
идеей во взгляде.
В коридоре
было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то
идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.