Неточные совпадения
История философии будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если
мир философских идей будет для познающего его собственным внутренним
миром, если он будет его познавать из
человека и в
человеке.
Не может быть философии о чужих идеях, о
мире идей, как предмете, как объекте, философия может быть лишь о своих идеях, о духе, о
человеке в себе и из себя, т. е. интеллектуальным выражением судьбы философа.
Философия видит
мир из
человека, и только в этом ее специфичность.
Наука же видит
мир вне
человека.
Натуралистическая метафизика тоже видит
мир из
человека, но не хочет в этом признаться.
В основании философии лежит предположение, что
мир есть часть
человека, а не
человек часть
мира.
У
человека, как дробной и малой части
мира, не могла бы зародиться дерзновенная задача познания.
Психологически
человек есть дробная часть
мира.
Познание предполагает не идеальное, внечеловеческое бытие и совершенную пассивность
человека, впускающего в себя предмет познания,
мир сущностей (Wesenheiten), а
человека, не психологического, а духовного
человека и его творческую активность.
Смысл вещей открывается не вхождением их в
человека, при пассивной его установке к вещам, а творческой активностью
человека, прорывающегося к смыслу за
мир бессмыслицы.
Кант и идеалистические теории познания утверждают, что познает совсем не
человек, ибо это означало бы психологизм и антропологизм, т. е. релятивизм в познании, и познается совсем не
мир, ибо это означало бы наивный реализм.
Так же бесплодны и не нужны все учения о Боге, которые не учат о благодатном действии Бога на
человека и
мир.
Именно
человек и есть то загадочное в
мире существо, из
мира необъяснимое, через которое только и возможен прорыв к самому бытию.
«Этика» Н. Гартмана, наиболее интересная в философской литературе нашего времени, представляется мне принципиально несостоятельной, потому что идеальные ценности у него висят в безвоздушном пространстве и нет антропологии, нет онтологии, которая объяснила бы, откуда берется у
человека свобода, откуда у него сила для осуществления в
мире ценностей.
Человек есть посредник между
миром неподвижных идеальных ценностей и природным
миром, в котором нет телеологии и в который
человек своей свободой должен внести цель и ценность, почерпнутую из небытийственного идеального
мира.
В падшем греховном
мире царит das Man, обыденность, принуждающая
человека социальность.
Социология, которая отрицает, что
человек есть духовное существо и что из духовного
мира он черпает свои оценки, есть не наука, а ложная философия, даже ложная религия.
И Он согласился сотворить
мир и
человека в этих страшных условиях.
Невозможно вынести, чтобы
мир и
человек довлели себе и чтобы не было ничего дальше и выше, глубже и таинственнее.
И вот наступает второй акт Божьего отношения к
миру и
человеку.
Он творит из ничто
мир и
человека и ждет от них ответа на свой зов, ответа из глубины свободы.
Ответственность за зло возвышает, а не унижает тварный
мир и
человека, ибо приписывает ему огромную силу свободы, способной восстать на Творца, отделиться от него и создать собственный безбожный
мир, создать ад.
Бог разделяет судьбу своего творения, Он жертвует собой для
мира и для
человека, для любимого, по которому тоскует.
Тварен
мир, тварен
человек, но бытие не тварно, предвечно.
Христианство не знает рока, которому подчинена жизнь
человека, потому что оно раскрывает Смысл, возвышающийся над
миром и управляющий
миром, к которому можно апеллировать на страдания, на несчастья, на «роковое» в жизни.
Человек в отличие от Бога в творчестве своем нуждается в материи, скульптор нуждается в мраморе, из которого высекается статуя, но не из этой материи, не из этого чего-то, взятого из
мира, зарождается творчество.
Человек должен в муках рождать вследствие греховного распадения
мира.
Ложь пантеизма прежде всего в том, что он принужден отрицать свободу
человека и
мира.
Человек не свободен, когда Бог определил свое отношение к нему как Творец
мира, но он свободен, когда Бог определил свое отношение к нему, посылая ему благодать.
Человек свободен осуществлять добро, реализовать ценности, стоящие над ним, как навеки установленные Богом или как нормативный идеальный
мир, но не свободен творить добро, выковывать ценности.
Мир ценностей не есть неподвижный, идеальный
мир, возвышающийся над
человеком и свободой, он есть
мир подвижный и творимый.
Но также можно сказать, что несоединимо со свободой и нравственной жизнью и учение Гартмана об идеальных ценностях, которые
человек должен свободно реализовать в
мире.
Человек не есть дробная часть
мира, в нем заключена цельная загадка и разгадка
мира.
Человек есть великая загадка для самого себя, потому что он свидетельствует о существовании высшего
мира.
Самый факт существования
человека есть разрыв в природном
мире и свидетельствует о том, что природа не может быть самодостаточной и покоится на бытии сверхприродном.
Как существо, принадлежащее к двум
мирам и способное преодолевать себя,
человек есть существо противоречивое и парадоксальное, совмещающее в себе полярные противоположности.
Человек не есть только порождение природного
мира и природных процессов, и вместе с тем он живет в природном
мире и участвует в природных процессах.
Человек есть существо трагическое, и это трагическое начало делает его неприспособленным к
миру, в котором он живет.
В
человеке есть трагический конфликт не только с
миром, но и с самим собой.
Шелер установил четыре типа антропологических учений: 1) еврейско-христианский, творение
человека Богом и грехопадение; 2) антично-греческий,
человек, как носитель разума; 3) естественнонаучный,
человек, как продукт эволюции животного
мира; 4) теория декаданса, возникновение сознания, разума, духа как биологический упадок, ослабление жизни.
Человек есть существо, преодолевающее себя и
мир.
Тип естественнонаучного антропологического учения, которое видит в
человеке продукт эволюции животного
мира, — самый несостоятельный.
Греческая философия хотела открыть в
человеке высшее, устойчивое, возвышающееся над изменчивым
миром разумное начало.
С не меньшим основанием можно было бы сказать, что
человек есть существо иррациональное, парадоксальное, принципиально трагическое, в котором сталкиваются два
мира, полярно противоположные начала.
Антропология христианская должна раскрыться как учение о человеке-творце, носящем образ и подобие Творца
мира.
Нравственное существо есть не государство, не
мир, не Бог, а только
человек.
Всякое допущение телеологии в
мире, в природе разрушает свободу и нравственную жизнь
человека.
Человек есть свободный посредник между
миром ценностей и
миром действительности, цель вносит он.
Человек, как нравственное существо, не мог бы существовать в телеологически детерминированном
мире.
Еще более несостоятелен натурализм, для которого
человек есть продукт эволюции животного
мира.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один
человек в
мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Весь
мир представлялся испещренным черными точками, в которых, под бой барабана, двигаются по прямой линии
люди, и всё идут, всё идут.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал
миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе
человека, Евсеича. Долго кланялись и
мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец
мир сказал: