Неточные совпадения
История философии будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если мир философских
идей будет для познающего его собственным внутренним миром, если он будет его познавать из
человека и в
человеке.
Философски я могу познавать лишь свои собственные
идеи, делая
идеи Платона или Гегеля своими собственными
идеями, т. е. познавая из
человека, а не из предмета, познавая в духе, а не в объектной природе.
Не может быть философии о чужих
идеях, о мире
идей, как предмете, как объекте, философия может быть лишь о своих
идеях, о духе, о
человеке в себе и из себя, т. е. интеллектуальным выражением судьбы философа.
Ведь
идея грехопадения есть, в сущности, гордая
идея, и через нее
человек выходит из состояния унижения.
Мир и центр мира
человек — творение Бога через Премудрость, через Божьи
идеи и вместе с тем дитя меонической несотворенной свободы, дитя бездны, небытия.
Я говорил уже в первой главе, что проблема
человека не может быть подменена ни проблемой субъекта, трансцендентального сознания, ни проблемой души, психологического сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей,
идей добра, истины, красоты и пр.
Эта антропология унижает
человека как тварь, и
идея греха подавляет в ней
идею образа-подобия Божьего в
человеке.
Но
человек есть также существо, гуманизирующее
идею Бога и этим гуманизирующее самого себя.
Для Когена
человек есть этическая
идея, и он отличает антропологическую психологию, основанную на этой
идее, от натуралистической зоологической психологии, для которой
человека не существует.
В основе христианской антропологии лежат две
идеи: 1)
человек есть образ и подобие Бога-Творца и 2) Бог вочеловечился, Сын Божий явился нам как богочеловек.
В
человеке есть принцип свободы, изначальной, ничем и никем не детерминированной свободы, уходящей в бездну небытия, меона, свободы потенциальной, и есть принцип, определенный тем, что он есть образ и подобие Божье, Божья
идея, Божий замысел, который она может осуществить или загубить.
Человек произошел от Бога и от праха, от Божьего творения и от небытия, от Божьей
идеи и свободы.
Грехопадение есть лишь возврат от бытия к небытию, есть свободное сопротивление Божьему творению и Божьей
идее о
человеке.
Личность создана Божьей
идеей и свободой
человека.
Человек по своей
идее, по Божьему замыслу о нем есть существо цельное, муже-женственное, солярно-теллурическое, «логическое» и стихийное.
Если бы личность могла быть сотворена
человеком, то она не была бы Божьей
идеей, Божьим замыслом, т. е. не была бы личностью.
Человек знает, что он существо падшее и греховное, и он знает это с особенной силой, когда сознает себя Божьим творением и Божьей
идеей.
Маниакальная одержимость
человека одной какой-нибудь
идеей, которая есть самая распространенная форма нервного и душевного заболевания, есть ложное состояние сознания, сужение сознания и исключительная фиксация на одном осознанном предмете.
Можно даже установить следующий парадокс, играющий немалую роль в истории религиозных
идей: свобода воли, вечно стоящая перед устрашающей необходимостью делать избрание навязанного ей со стороны и сверху, порабощала и угнетала
человека; настоящее освобождение
человека происходило от благодати, а не от свободы воли;
человек свободен, когда ему не нужно выбирать.
Человек и человеческое, человеческая
идея и человеческий образ имеют два истока в древнем мире, вечных истока — исток библейский и исток греческий.
И основная
идея христианства о
человеке есть
идея реалистическая, а не символическая, есть
идея реального преображения и просветления тварной природы
человека, т. е. достижение высших качеств, а не символического ознаменования в мире человеческом мира нечеловеческого.
Эти магические элементы власти остались в силе на протяжении всей истории, и от них не свободен
человек и доныне, несмотря на христианство, на
идею нравственной ответственности и пр.
Человеку внушили
идею, что верховным благом и верховной целью является счастье, чтобы держать его в рабстве.
В основе христианства лежит не отвлеченная и всегда бессильная
идея добра, которая неизбежно является нормой и законом по отношению к
человеку, а живое существо, личность, личное отношение
человека к Богу и ближнему.
Христианство поставило
человека выше
идеи добра и этим совершило величайшую революцию в истории человечества, которую христианское человечество не в силах было вполне принять.
Идея добра, как и всякая
идея, должна склониться и уступить, когда приходит
человек.
Не отвлеченная
идея добра, а
человек есть Божье творение и Божье дитя.
Так и должно быть, если
человек, живое существо выше «субботы», отвлеченной
идеи добра.
Выше же любви к ближнему, к
человеку стоит лишь любовь к Богу, который тоже есть конкретное существо, личность, а не отвлеченная
идея добра.
Любовь к «дальнему», отвлеченному
человеку и отвлеченному человечеству есть любовь к отвлеченной
идее, к отвлеченному добру, а не любовь к
человеку.
И различие тут нужно видеть прежде всего в том, что христианская любовь конкретна и лична, гуманистическая же любовь отвлеченна и безлична, что для христианской любви дороже всего
человек, для гуманистической же любви дороже всего «
идея», хотя бы то была «
идея» человечества и человеческого блага.
Но так же как в христианстве начинают побеждать законники и фарисеи, и «суббота», отвлеченная
идея добра, ставится выше
человека, живого существа, так же и в гуманизме побеждают свои законники и фарисеи, и отвлеченная
идея блага человечества или прогресса человечества ставится выше
человека, живого существа.
«Добрые дела» начинают понимать не как проявление любви к Богу и к ближнему, к живому существу, не как обнаружение благостной силы, дающей жизнь другим существам, а как способ самоспасения и самооправдания, как путь осуществления отвлеченной
идеи добра, за которое
человек получает награду в будущей жизни.
Идеи правды, истины, красоты должны перестать быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в
человеке.
Также ложен всякий идеализм, который знает любовь к
идее, но не знает любви к
человеку и всегда готов превратить
человека в орудие этой
идеи.
И лишь этический идеализм отвергает
человека, непокорного
идее.
Для этики творчества
человек есть самоценность независимо от
идеи, которую он носит, и задача жизни в излучении творческой энергии на жизнь, энергии просветляющей, укрепляющей и преображающей.
Столь распространенное в теологии утверждение, что
идея Бога несовместима с творчеством
человека, есть источник атеизма.
Люди слишком часто боятся раскрывать свое сердце из ложных инстинктов, ложных верований и ложных
идей, из ложных страхов перед обществом, и это закрывает возможность подлинного общения.
Совершенная социализация
человека, связанная с
идеей совершенного социального строя, и совершенная регуляция всей человеческой культуры могут привести к новому и окончательному порабощению человеческой личности.
Совесть есть воспоминание о том, что такое
человек, к какому миру он принадлежит по своей
идее, Кем он сотворен, как он сотворен и для чего сотворен.
Фанатик всегда «идеалист» в том смысле, что «
идея» для него выше
человека, живого существа, и он готов насиловать, истязать, пытать и убивать
людей во имя «
идеи», все равно, будет ли это «
идеей» Бога и теократии или справедливости и коммунистического строя.
Фанатик не видит
человека и не интересуется
человеком, он видит лишь
идею и интересуется лишь
идеей.
Он одержим
идеей, вытесняющей все остальное, и во имя ее калечит жизнь и насилует
людей.
Церковная ортодоксия, боровшаяся с односторонностью ересей и стремившаяся выразить полноту истины, подвергалась фанатическому перерождению в душах
людей, для которых полнота и гармония истины откровения становилась источником фанатической одержимости этой
идеей полноты.
Но в действительности фанатик веры есть
человек, одержимый своей
идеей и в нее верующий беззаветно, а вовсе не
человек, находящийся в общении с живым Богом.
Но нельзя допускать, чтобы свобода стала фанатической
идеей, чтобы
человек был одержим ею, ибо тогда она истребляется и перерождается в насилие.
Из самолюбия
человек принимает за реальность тот мир
идей, который дает ему наибольшую компенсацию, в котором самолюбие испытывает наименьшую боль.
Оно может наступить и вследствие одержимости какой-нибудь фантасмагорической
идеей, на которой
человек помешался и которая нарушила равновесие, гармонию и цельность душевного мира.
Но рационалистическое безумие и одержимость какой-нибудь утопической
идеей производит большие разрушения в душевной жизни
людей.
Неточные совпадения
— Другая
идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные
люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого;
идея зла не может войти в голову
человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности:
идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше
идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как
человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Писец оглядел его, впрочем без всякого любопытства. Это был какой-то особенно взъерошенный
человек с неподвижною
идеей во взгляде.
Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный»
человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его
идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует.
Он издавна привык думать, что
идея — это форма организации фактов, результат механической деятельности разума, и уверен был, что основное человеческое коренится в таинственном качестве, которое создает исключительно одаренных
людей, каноника Джонатана Свифта, лорда Байрона, князя Кропоткина и других этого рода.