Неточные совпадения
Для него перестает существовать
мир сущих идей и остается только
мир идей о сущем, нет уже Бога, но есть разнообразные идеи о Боге, которые он исследует, нет уже сущего добра и
зла, но есть разнообразные идеи о добре и
зле и т. д.
Но для определения характера этического познания нужно сказать, что самое различение добра и
зла есть горькое различение, есть самое горькое в
мире.
Глубина бытия в себе, глубина жизни совсем не «добрая» и не «
злая», не «нравственная» и не «безнравственная», она лишь символизуется так, лишь обозначается по категориям этого
мира.
И борьбу с Творцом ведет не только тот, кто
злом искажает образ твари, но и тот, кто мучится
злом сотворенного
мира.
Обычное теологическое понятие о свободе нисколько не снимает с Творца ответственности за
зло и муку
мира.
Он предвидел
зло и страдание
мира, который целиком вызван к жизни Его волей и находится в Его власти, предвидел все до гибели и вечных мук многих.
Но факт существования
зла, за которое возлагается ответственность не на Творца, а на тварь, делает непонятным такое унижение тварного
мира!
Ответственность за
зло возвышает, а не унижает тварный
мир и человека, ибо приписывает ему огромную силу свободы, способной восстать на Творца, отделиться от него и создать собственный безбожный
мир, создать ад.
Потому
мир трагичен и в нем царит
зло.
Можно было бы сказать, что
мир идет от первоначального неразличения добра и
зла через резкое различение добра и
зла к окончательному неразличению добра и
зла, обогащенному всем опытом различения.
«Добро», которое осуществляется в этом грешном
мире, на этой грешной земле, всегда основано на различении и отделении от него «
зла» и «
злых».
Именно потому, что мы несем в себе первородный грех и живем в падшем
мире, обреченном вращаться в категориях добра и
зла, в различениях и оценках, мысль наша вращается в непреодолимых парадоксах.
Маркион и гностики не понимали свободы и на этом основывали свое ошибочное мнение о творении
мира злым Богом-Демиургом.
Что Бог находится «по ту сторону добра и
зла», это самоочевидно, ибо по сю сторону добра и
зла находится наш падший
мир, а никак не Бог.
И когда мы ставим вопрос, свободен ли Бог захотеть
зла, мы применяем к Богу категории нашего падшего
мира.
Все, что говорит социология и социальная психология, относится к
миру после грехопадения и после возникновения добра и
зла.
Этика нашего
мира предполагает дуализм добра и
зла.
И вместе с тем этика закона есть вечное начало, которое признает и христианский
мир, ибо в нем грех и
зло не побеждены.
Социальная этика строит оптимистическое учение о силе нравственного закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре
злых, которой будто бы подтверждается царящая в
мире справедливость.
Закон явился в результате греха, но он бессилен вывести человека из того
мира, в который он попал после того, как он сорвал с древа познания добра и
зла, он бессилен преодолеть грех даже при совершенном его исполнении, не может спасти.
Жажда искупления есть жажда примирения с Богом и единственный путь победы над атеизмом, внушенным человеческому сердцу
злом и страданием
мира.
Искупление есть прежде всего примирение человека с Богом и Творцом, т. е. победа над атеизмом, над естественным отрицанием Бога из-за
зла и мук
мира.
Так совершает Евангелие прорыв из морали нашего
мира,
мира падшего и основанного на различении добра и
зла, к морали потусторонней, противоположной закону этого
мира, морали райской, морали Царства Божьего.
Поэтому христианство иначе относится к «злодеям», чем этика
мира сего, оно не допускает резкого деления людей на две расы, на расу «добрых» и на расу «
злых», которым так дорожат этические учения.
Но христианскому человечеству было непосильно провести ее в жизнь, ибо это значило бы стать «по ту сторону добра и
зла», которыми живет
мир.
Мораль Царства Божьего оказывается непохожей на мораль
мира падшего, находящегося по сю сторону добра и
зла.
Мораль евангельская находится по ту сторону привычного для
мира различения между добром и
злом, согласно которому первые — первые, последние — последние.
Идея ада, о которой речь еще впереди, связана с этим разделением
мира на лагерь добрых и на лагерь
злых.
Страдание самого Христа определилось тем, что Он понес
зло и грехи всего
мира, всего человечества.
Мир принужден отказаться не только от своего
зла и от своего добра.
Мир же видит добро в противлении
злу насилием.
Человек наряду с законническим, нормативным моральным
миром, который закончен и к которому ничего нельзя прибавить, создает себе, воображает
мир высший, свободный, прекрасный, лежащий по ту сторону обыденного добра и
зла.
Таков
мир посюстороннего добра и
зла, т. е.
мир, возникший после грехопадения.
Она есть создание дурного,
злого воображения, дурной,
злой фантазии, она есть
мир выдуманный, фантасмагорический, отрицающий реальность Божьего
мира.
Похоть сладострастия не есть, в сущности, страсть и не знает сладости, это
мир, в котором первичная, онтологическая по своему значению страсть охлаждена и заменена страстями-фантазмами, не знающими утоления и ввергающими человека в дурную бесконечность
злого алкания.
Дурная мечтательность, которая часто представляется невинной, есть
зло и создает фантасмагорический
мир.
Злые фантазмы, творящие
мир, непохожий на сотворенный Богом, не входят в замысел Божьего миротворения, не входят в Божью идею о человеке.
Злой, фантасмагорический
мир есть создание небытийственного, пустого, адского
мира бесконечного алкания.
В
мире не происходит прогрессивного нарастания добра, в нем нарастает и новое добро, и новое
зло.
С абсолютной, нормативной точки зрения война есть
зло, но с относительной точки зрения она может быть
злом наименьшим и даже благом вследствие того, что абсолютные нравственные начала действуют в темной и греховной среде
мира.
Основной этический парадокс в том, что различение добра и
зла, т. е. самое возникновение нашего добра, связано с грехопадением, а в
мире греховном и падшем никогда в чистом виде не действует добро.
Чистое и абсолютное добро может быть явлено лишь в том
мире, который будет по ту сторону добра и
зла.
Воля, определяемая нравственной совестью, не может совершать чистых и абсолютных нравственных актов потому, что она стоит перед противодействующей
злой волей в
мире.
Нравственный акт был бы чистым и абсолютным лишь в том случае, если бы в
мире не было
злой воли и ему навстречу шли столь же чистые и абсолютные нравственные акты.
Революция отрицает
мир злой и несправедливый, старый
мир, и в отрицании она иррационалистична, стихийна, но она же верит в создаваемый ею
мир добрый и справедливый, и тут она рационалистична, идеалистична, утопична.
Мир этот был основан на господстве аристократии — сама демократия была аристократична; и этот античный аристократизм мешал величайшим философам Греции Платону и Аристотелю понять
зло и неправду рабства.
Но невозможно и недопустимо предоставить общество игре
злых сил и пассивно ждать чудесного преображения
мира, нового неба и новой земли.
Последнее упование человека связано со смертью, столь обнаруживающей власть
зла в
мире.
И она вызывает в нас невыразимый ужас не только потому, что она есть
зло, но и потому, что в ней есть глубина и величие, потрясающие наш обыденный
мир, превышающие силы, накопленные в нашей жизни этого
мира и соответствующие лишь условиям жизни этого
мира.
Смерть, это предельное
зло, благороднее жизни в этом
мире.
Неточные совпадения
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную шею затянутого в мундире князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё в
мире есть
зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Он мог бы чувства обнаружить, // А не щетиниться, как зверь; // Он должен был обезоружить // Младое сердце. «Но теперь // Уж поздно; время улетело… // К тому ж — он мыслит — в это дело // Вмешался старый дуэлист; // Он
зол, он сплетник, он речист… // Конечно, быть должно презренье // Ценой его забавных слов, // Но шепот, хохотня глупцов…» // И вот общественное мненье! // Пружина чести, наш кумир! // И вот на чем вертится
мир!
— В нашей воле отойти ото
зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел
мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
«Одиночество. Один во всем
мире. Затискан в какое-то идиотское логовище. Один в
мире образно и линейно оформленных ощущений моих, в
мире злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть может, мысль — болезнь материи…»
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда
мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге, добре и
зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…