Неточные совпадения
Мне, как живому конкретному существу, как человеку, поставившему себе дерзновенную задачу познавать, нисколько не легче от того, что существует трансцендентальное
сознание, что
в нем
есть a priori, что скептицизм и релятивизм
в этой внечеловеческой сфере побеждены извечно.
Эти нравственные парадоксы непреодолимы
в сознании, они должны
быть изжиты.
Познание же, с этим связанное,
есть раскрытие премудрого начала
в человеке, переход к высшему
сознанию и высшей стадии бытия.
Сказание о рае и грехопадении
есть также сказание о генезисе
сознания в путях духа.
Сознание нашего мирового эона,
сознание в мире падшем не может не
быть болью и страданием.
Бессознательное перестало
быть райским,
в нем образовалось темное подполье, и
сознанием нужно
было оградить человека от разверзающейся нижней бездны.
Сознание в себе первородного греха
есть не только самоуничижение человека, но и его самовозвышение.
Я говорил уже
в первой главе, что проблема человека не может
быть подменена ни проблемой субъекта, трансцендентального
сознания, ни проблемой души, психологического
сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей, идей добра, истины, красоты и пр.
Наконец, современная психопатология выступает с новым антропологическим учением, согласно которому человек
есть прежде всего больное существо,
в нем ослаблены инстинкты его природы, инстинкт половой и инстинкт власти, подавлены и вытеснены цивилизацией, создавшей болезненный конфликт
сознания с бессознательным.
В антропологии идеализма, натуралистического эволюционизма, социологизма и психопатологии схвачены отдельные существенные черты — человек
есть существо, носящее
в себе разум и ценности,
есть существо развивающееся,
есть существо социальное и существо больное от конфликта
сознания и бессознательного.
При свете дня,
в сознании Эдип
есть невинный страдалец, но
в подсознательном он восстал против отца, против побеждающего мужского начала и хотел соединиться с матерью, с женственным началом земли.
И великая задача человека всегда
была в том, чтобы энергию пола не уничтожить, а сублимировать, Человеческая цивилизация, человеческое
сознание пытается наложить оковы на энергию пола, на полярность человеческой природы.
В современном человеке, которого наблюдает и изучает психология,
есть не только современное
сознание и современный строй души,
в нем
есть также древний архаический человек,
есть дитя с инфантильными инстинктами,
есть неврастеник и сумасшедший.
Корни человеческого существа уходят
в добытийственную бездну,
в бездонную, меоническую свободу, и
в борьбе за личность, за Божью идею человек должен
был вырабатывать
сознание с его границами, освещать тьму, проводить через цензуру
сознания подсознательные влечения и инстинкты.
Сознание есть интуитивный акт человеческого «я» относительно самого себя, после которого пережитое входит
в память, и вместе с тем различение «я» от «не я», от окружающего мира.
Если бы
в мире существовала только одна душа, то
сознания не
было бы.
В подсознательном человеческой души
есть травмы и поранения с раннего детства, и
сознание не столько излечивает раны, сколько прикрывает их.
Конфликт между
сознанием и бессознательным
есть величайшее открытие школы Фрейда, которое остается
в силе, если и не разделять пансексуализма Фрейда.
То, что
было сознанием в жизни древних обществ, установленные законы, нормы, ограничения, делается потом подсознательным и существует как атавистический инстинкт.
Этика
в глубоком смысле слова должна
быть учением о пробуждении человеческого духа, а не
сознания, творческой духовной силы, а не закона и нормы.
Этика закона, этика
сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания,
есть порождение древнего аффекта страха
в человеке, и мы, христиане, видим
в ней последствие первородного греха.
И
в сознании христианина это отношение часто
было извращено.
Древнее насилие клана и рода над человеком, установившее неисчислимое количество табу, запретов и вызывающее страхи и ужасы, из нравственного закона, каким оно
было в древние времена, переходит
в атавистические инстинкты, с которыми должно бороться более высокое нравственное
сознание.
Обыденность (man sagt, on dit, говорят)
есть охлаждение творческого огня жизни, и нравственное
сознание в обыденности всегда определяется не тем, что думает сама личность, а тем, что думают другие, не своей совестью, а чужой совестью.
Ценность индивидуального и индивидуальности этика раскрывает с большим трудом, и только
в сознании XIX века это
было завоевано.
Подобно тому как
в атоме скована огромная и страшная энергия и она может
быть обнаружена лишь через разложение атома (возможность этого разложения еще не найдена), так и
в человеческой монаде скована огромная и страшная энергия, и она может
быть обнаружена через расплавление
сознания и снятие его границ.
Это
есть конфликт
сознания, которое принесло с собой новую веру, с инстинктом, который
есть старая вера, погруженная
в бессознательное.
Похоть пола
есть нарушение онтологически здорового соотношения между
сознанием и бессознательным,
в ней дурное бессознательное отравляет
сознание, а
сознание, раздвоенное и подверженное фантасмагорической мечтательности, извращает и искажает здоровую стихию бессознательного.
В христианском
сознании до сих пор не
было выработано этического отношения к животным, да и вообще к природе.
Нравственный тип воина, рыцаря, человека, с оружием
в руках защищающего свою честь, честь слабых, честь своей семьи, честь своей родины,
был преобладающим и оказал подавляющее влияние на нравственное
сознание и на этос, он ставился выше других типов.
Личное
сознание чести, благородства, достоинства раскрывается лишь
в Евангелии, которое
есть окончательное преодоление всякой родовой, безличной этики.
И вот между этикой, выработанной войной и воинами, когда борьба с оружием
в руках
была самым благородным занятием, этикой, распространенной на всю благородную породу человечества, и этикой евангельской, христианской существует глубочайшее противоположение и конфликт, который должен
был бы переживаться мучительно и трагически христианами, если бы личное
сознание и личная совесть
были в них сильнее и острее и не подавлялись родовыми инстинктами.
Отношение к смертной казни может
быть в известном смысле мерилом нравственного
сознания.
Когда
в нравственном
сознании исчезает вера
в священность той или иной формы власти и она принуждена поддерживать себя лишь силой, она перестает
быть священной и для нее наступает час смерти.
В ней всегда освобождаются подсознательные инстинкты масс, которые сдерживались старыми формами
сознания, пока они
были священны для этих масс и соответствовали их верованиям.
Та степень свободы зла, свободы греховной похоти, которая определяет жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не может
быть терпима, как не может
быть терпима на известной ступени нравственного
сознания свобода зла и греховной похоти, определявшей строй, основанный на рабстве, на превращении человека, несущего образ и подобие Божье,
в вещь, которую можно продавать и покупать.
В бессознательном может
быть больше цельности и правды, чем
в сознании, которое вносит раздвоение и раздробление.
Борьба против сил ада
есть борьба за такую трезвость, силу и цельность
сознания, которые дают возможность проснуться
в вечности от кошмарного сновидения, длящегося как бы
в бесконечном времени.
Адская фантасмагория
есть потеря цельности личности и синтезирующей силы
сознания, но
в ней продолжают существовать и грезить разорванные клочья личности и продолжается раздробленное
сознание личности.
Освобождение от адского кошмара и мучительных грез, которые
есть пребывание между бытием и небытием,
есть или победа целостного
сознания (можно сказать, и сверхсознания) личности, возвращение ее к истинному бытию и переход ее
в вечность, или окончательное уничтожение раздробленного
сознания и переход к окончательному небытию.
Ад представлялся человеческому
сознанию в двух формах — или
в форме печальной судьбы и гибели человечества вообще, потому что спасения нет, спасение не открылось и никто не попадет
в Царство Божье, которое
есть царство богов, или
в форме торжества карательной справедливости над злыми, после того как открылось спасение добрых.
Ад
есть предельный результат известного направления нравственной воли и направления, преобладающего
в нравственном
сознании человечества.
Извращение идеи ада
в человеческом
сознании привело к тому, что она
была отождествлена со страхом Божьего суда и Божьего возмездия.
Рай
в начале
есть первоначальная цельность, не знающая отравы
сознания, отравы различения и познания добра и зла.
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.]
есть все-таки сечение, и это
сознание подкрепляло его.
В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя
в действии облегчит».
В первый раз он понял, что многоумие
в некоторых случаях равносильно недоумию, и результатом этого
сознания было решение: бить отбой, а из оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но
было бы скучно. Разумеется, я, может
быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что
в моих руках власть, какая бы она ни
была, если
будет, то
будет лучше, чем
в руках многих мне известных, — с сияющим
сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки
была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу
в сознании ее любви и уважения к нему и
в особенности
в том, что, как ей утешительно
было думать, она почти обратила его
в христианство, то
есть из равнодушно и лениво верующего обратила его
в горячего и твердого сторонника того нового объяснения христианского учения, которое распространилось
в последнее время
в Петербурге.
Когда она вошла
в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь
в комнате Долли, должна
была иметь с нею. Но
в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты,
сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только: