Неточные совпадения
Переизбыточная жизнь
есть благо и ценность, даже если она несет
страдание, а не счастье, если она порождает трагедию.
Дохристианская трагедия
есть несчастье и
страдание безвинное и безысходное.
Достоевский говорит, что
страдание есть единственная причина сознания.
Сознание нашего мирового эона, сознание в мире падшем не может не
быть болью и
страданием.
Есть люди, замученные проблемой зла и
страдания.
Достоевский гениально показал, что человек
есть существо иррациональное и стремящееся к
страданию, а не непременно к счастью.
Когда любящий стремится к соединению с любимой женщиной, то он стремится совсем не к наслаждению и счастью, а к обладанию этой женщиной, которое представляется ему ценностью и благом, счастье же и наслаждение могут
быть лишь последствием этого обладания, как, впрочем, может
быть и
страдание, и мучение, и даже в большинстве случаев так бывает.
Основное для этики стремление человека не
есть стремление к счастью, как не
есть и стремление к покорности и подчинению, а стремление к качеству, самовозрастанию и самореализации хотя бы принятием
страдания, а не счастья, хотя бы путем бунта и восстания.
Жажда искупления
есть великое ожидание, что Бог и боги примут участие в разрешении мучительной проблемы добра и зла, примут участие в человеческих
страданиях.
Жажда искупления
есть жажда примирения с Богом и единственный путь победы над атеизмом, внушенным человеческому сердцу злом и
страданием мира.
Все христианство
есть не что иное, как приобретение силы во Христе и через Христа, силы перед лицом жизни и смерти, приобретение силы жизни, для которой не страшны
страдания и тьма, силы, реально преображающей.
Страдание есть последствие греха и зла.
Но
страдание есть также искупление, оно имеет положительную ценность.
Буддизм признает сострадание, но отрицает любовь, ибо сострадание может
быть путем избавления от муки бытия, любовь же утверждает бытие и, следовательно, муку, любовь умножает скорбь и
страдания.
Зло
есть боль,
страдание.
Всякое бытие
есть боль и
страдание.
Буддизм не знает, как жизнь может
быть выносимой при принятии
страдания, не знает тайны креста.
Буддизм
есть по-своему великое учение о спасении от мук и
страдания без Спасителя.
Стоицизм и
есть учение о самоспасении человека от
страдания и о достижении покоя, апатии.
Вопрос о смысле
страдания есть основной вопрос этики.
И
страдание есть основная тема христианства.
Страдание есть глубочайшая сущность бытия, основной закон всякой жизни.
Но отношение к жизни совсем не решается тем, что жизнь
есть боль и
страдание.
Пессимизм
есть все-таки ложь, потому что он пугается
страданий жизни, отрекается от жизни, бежит с поля сражения, совершает предательство по отношению к жизни.
Все ниспосланные человеку
страдания — смерть близких людей, болезнь, бедность, унижения и разочарования — могут
быть очищающими, возрождающими и поднимающими.
И это
есть новое, еще горшее
страдание.
Светлое
страдание, т. е. возрождающее, и
есть то, которое он принимает, в котором видит высший смысл.
Избегать
страданий и убегать от
страданий есть величайшая иллюзия жизни, самообман.
Но
страдание есть также путь искупления, просветления и возрождения.
Страдание христианина
есть вольное принятие креста, вольное несение его.
И искание жизни, в которой не
будет уже
страдания,
есть искание жизни, в которой не
будет уже свободы.
Сострадание в буддизме
есть желание небытия для страждущего,
есть отказ нести
страдание не только для себя, но и для других.
Сострадание в христианстве
есть желание просветленной и возрожденной жизни для страждущего, согласие разделить его
страдание.
И я должен искать для других не
страдания, а несения креста, потому что несение креста
есть просветление
страдания и муки жизни.
Желание креста для ближнего
есть желание облегчения и просветления
страданий, желание со своей стороны сделать все, чтобы это
страдание было более легким и светлым.
Но я не должен
быть для ближнего источником
страданий и испытаний.
Инквизиция
была основана на таком ложном понимании исцеляющего значения
страданий.
Эти
страдания были безмерно больше наших и спасительнее наших.
Ибо свобода
есть не удовлетворение, легкость и наслаждение, а тягота, трудность и
страдание.
Страх
есть ожидание
страданий, ударов, лишений, наступления врага, который отнимет блага жизни, отнимет и самую жизнь, ожидание болезни, бедности, беспомощности и беззащитности.
Человек, испытавший тоску и мистический ужас, не
есть человек, дрожащий перед опасностями или ожидающий
страданий.
Если скука
есть предвосхищение небытия и
страдание от пустоты и серости, то пошлость
есть освобождение от этого
страдания, порожденного сознанием контраста между бытием и небытием, полнотой и пустотой.
Сострадание
есть соединение в
страдании, любовь же может
быть соединением в радости и блаженстве.
Отсюда двойственное отношение христианства к
страданию, о чем
было уже говорено.
Страдание есть последствие греха, знак греха и вместе с тем искупление греха и освобождение от него.
Но
страдание есть знак греха и может принести с собою избавление.
Отсюда чудовищно
было бы сделать вывод, что не нужно сочувствовать и помогать страдающему и что лучше
было бы увеличить количество
страданий.
Нравственный пафос наказания за преступление как налагания креста и
страдания, ведущих к исправлению и очищению,
есть ложный пафос, к которому всегда примешивается доля лицемерия и ханжества.
Серьезность ее в том, что она
есть общение душ перед
страданиями и ужасами жизни.
Тут ставится неотвратимый вопрос об адских
страданиях самого Бога, если любимый им
будет гореть в адском огне.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов не то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к той своей среде, в которой он жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты
были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не видят, не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
Неточные совпадения
«Если не я, то кто же виноват в этом?» невольно подумал он, отыскивая виновника этих
страданий, чтобы наказать его; но виновника не
было.
— Может
быть, для тебя нет. Но для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о
страданиях своих братий и заговорил.
Определенного ничего не
было, но Степана Аркадьича никогда почти не
было дома, денег тоже никогда почти не
было, и подозрения неверностей постоянно мучали Долли, и она уже отгоняла их от себя, боясь испытанного
страдания ревности.
Кити
была жива,
страдания кончились.
Для Константина Левина деревня
была место жизни, то
есть радостей,
страданий, труда; для Сергея Ивановича деревня
была, с одной стороны, отдых от труда, с другой — полезное противоядие испорченности, которое он принимал с удовольствием и сознанием его пользы.