И разница между ними та, что, в то время как творческая фантазия созидательна и поднимает душу вверх, не отрицает и не извращает реальностей, а преображает их и прибавляет к ним новые реальности, т. е.
есть путь возрастания бытия, фантазмы разрушительны по своим результатам, отрицают и извращают реальности, и есть путь от бытия к небытию.
Неточные совпадения
На другом
пути стоит французская философия наук, у Мейерсона, Бруншвига и др.] Вопреки Гуссерлю, который делает по-своему грандиозные усилия придать философии характер чистой науки и вытравить из нее элементы мудрости, философия всегда
была и всегда
будет мудростью.
Этика
есть завершающая часть философии духа, в ней пожинаются плоды философского
пути жизни.
Правда, само предопределение
есть непроницаемая тайна, страшная для разума и совести, но к ней приводит
путь рациональной теологии.
Если это ничто
есть изначальная, бездонная свобода, меоническая, несотворенная, то, хотя и остается непроницаемая тайна, на
путях ее познания мы достигаем более осмысленных и менее оскорбительных результатов.
Сказание о рае и грехопадении
есть также сказание о генезисе сознания в
путях духа.
На
путях ее
были большие достижения.
Немного лучше
была психология Вундта, но и ее
пути были бесплодны и пустынны.
И творчество
есть также
путь излечения.
Основное для этики стремление человека не
есть стремление к счастью, как не
есть и стремление к покорности и подчинению, а стремление к качеству, самовозрастанию и самореализации хотя бы принятием страдания, а не счастья, хотя бы
путем бунта и восстания.
Жажда искупления
есть жажда примирения с Богом и единственный
путь победы над атеизмом, внушенным человеческому сердцу злом и страданием мира.
Но страдание
есть также
путь искупления, просветления и возрождения.
Оно
есть лишь
путь, лишь борьба в
пути.
Терпимость не
есть равнодушие и безразличие к добру и злу, терпимость
есть добродетель свободолюбия и человеколюбия, бережное отношение к человеческим душам, к их жизненному
пути, всегда сложному и мучительному.
Тоска не
есть, конечно, высшее духовное достижение человека, она подлежит преодолению, она является в
пути, она обнаруживает священное недовольство человека обыденным миром и устремление к миру высшему.
Радикальным, действительно исцеляющим может
быть лишь
путь духовной победы над самолюбием, т. е. над эгоцентризмом, и обретение геоцентризма, духовно-просветленного взгляда на жизнь.
Любовь не может
быть лишь
путем искупления и спасения.
И рефлексия, которая стоит на
пути осуществления правды и соблазняет нас невозможностью правду осуществить, ибо наша природа греховна,
есть злая и греховная рефлексия.
На этом
пути торжествует номинализм в этике, который
есть страшное зло, мешающее реальному преображению жизни.
И вместе с тем вечность достигается лишь
путем прохождения через смерть, и смерть
есть участь всего живущего в этом мире, и, чем сложнее жизнь, чем выше уровень жизни, тем более ее подстерегает смерть.
Апокалиптическая настроенность
есть настроенность, в которой память о смерти достигает предельного напряжения, но сама смерть переживается как
путь к новой жизни.
Ад, как и рай,
есть лишь символы духовного
пути.
Ад, бесспорно, существует, он раскрывается нам в опыте, он может
быть нашим
путем.
«Добрые»
будут отвечать за то, что создавали ад, за то, что довольны
были своим добром, за то, что своим мстительным инстинктам придавали возвышенный характер, за то, что «злым» мешали подняться и толкали их своим судом на
путь погибели.
И
есть только один
путь, который раскрыт человеку,
путь верности до конца идее «человека»,
путь вхождения в царство духа, в которое войдет и преображенная природа.
Познание добра и зла связано с утратой райской цельности, но
путь познания добра и зла до конца должен
быть пройден.
После того как человек вступил на
путь различения добра и зла, само познание не
есть зло.
Возврат же к первоначальной райской цельности, к райской «природе»
есть отрицание этого
пути человека.
Отблеск утерянного рая
есть в искусстве, в поэзии, и человек приобщается в них к мгновениям райского блаженства через творческий экстаз, т. е. через свой творческий
путь вверх.
Нестерпимо длинен
был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных. У ворот дома стояла миловидная, рыжеватая девушка, держа за плечо голоногого, в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови, держал руки в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала, мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов руки, сложил их на груди.
Старик Обломов как принял имение от отца, так передал его и сыну. Он хотя и жил весь век в деревне, но не мудрил, не ломал себе головы над разными затеями, как это делают нынешние: как бы там открыть какие-нибудь новые источники производительности земель или распространять и усиливать старые и т. п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие
были пути сбыта полевых продуктов тогда, такие остались и при нем.
Неточные совпадения
Средь мира дольного // Для сердца вольного //
Есть два
пути.
И ангел милосердия // Недаром песнь призывную //
Поет — ей внемлют чистые, — // Немало Русь уж выслала // Сынов своих, отмеченных // Печатью дара Божьего, // На честные
пути, // Немало их оплакала // (Увы! Звездой падучею // Проносятся они!). // Как ни темна вахлачина, // Как ни забита барщиной // И рабством — и она, // Благословясь, поставила // В Григорье Добросклонове // Такого посланца…
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме
была строгость, чтоб наказать
путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых
был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот
путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что
будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний
путь, то
есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.