Неточные совпадения
Мы приходим к Богу совсем не потому, что рациональное мышление требует бытия
Божьего, а потому, что
мир упирается в тайну и в ней рациональное мышление кончается.
И вот наступает второй акт
Божьего отношения к
миру и человеку.
Мир и центр
мира человек — творение Бога через Премудрость, через
Божьи идеи и вместе с тем дитя меонической несотворенной свободы, дитя бездны, небытия.
Божье откровение сообщается и действует в
мире через человека.
Человек есть существо загадочное не только потому, что он не есть продукт процессов природного
мира, что он есть
Божье творение, дитя
Божье, но и потому, что он есть дитя свободы, что он вышел из бездны бытия, из ничто.
Так совершает Евангелие прорыв из морали нашего
мира,
мира падшего и основанного на различении добра и зла, к морали потусторонней, противоположной закону этого
мира, морали райской, морали Царства
Божьего.
В основе евангельской, христианской этики лежит безусловное признание значения всякой человеческой души, которая стоит дороже царств
мира, самоценности личности как образа и подобия
Божьего.
Мораль Царства
Божьего оказывается непохожей на мораль
мира падшего, находящегося по сю сторону добра и зла.
Но вся жизнь
мира основана на том, что прежде всего ищут «это все», то, что должно «приложиться», а не «Царство
Божье».
И этика, мораль нашего
мира, ищет совсем не Царства
Божьего, а ищет оправдания законом.
Нельзя думать о спасении своей души, это есть ложное духовное состояние, небесный утилитаризм, думать можно только об осуществлении высших ценностей жизни, о Царстве
Божьем для всех существ, не только для людей, но и для всего
мира, т. е. думать о Боге, а не о себе.
Евангелие открывает абсолютную жизнь Царства
Божьего, и в нем все оказывается непохожим на относительную жизнь
мира.
Оно призывает к пробуждению и возрождению духовной жизни, к новому рождению, к врастанию в Царство
Божье, а не к внешним делам в
мире социальном.
Он получил его от Бога и потому чувствует себя в руке
Божьей, орудием
Божьего дела в
мире.
Свобода, ничем не детерминированная, дает ответ на
Божий зов к творческому деланию, но она дает этот ответ в соединении с даром, с гением, полученным от Бога при творении, и с материалами, находящимися в сотворенном
мире.
Есть первоначальный творческий акт, в котором человек как бы стоит перед лицом
Божьим, и есть вторичный творческий акт, в котором он как бы стоит перед лицом людей и
мира.
Творчество нужно для Царства
Божьего, для дела
Божьего в
мире, но совсем не нужно для личного спасения.
Совесть же, совершающая оценку и произносящая суждения, должна быть свободна от всего вне ее находящегося, внешнего для нее, т. е. она подвергается лишь действию
Божьей благодати, послушна лишь воспоминанию о горнем божественном
мире.
Творчески осуществляя
Божий замысел о
мире, продолжая миротворение, соучаствуя в деле
Божьем, человек устремлен к полноте бытия.
Фантазмы же заменяют
Божий замысел о
мире другим замыслом, который есть разложение бытия, и небытие и есть отказ от соучастия в деле
Божьем, в продолжении миротворения.
Победа над грехом эгоцентризма, приобретение духовности, раскрытие в себе образа и подобия
Божьего есть возврат в реальный
мир, в бытие.
Похоть наживы и корысти и похоть сладострастия и половых наслаждений разрушительно действуют на душевную жизнь и создают свои фантазмы, свои
миры, в которых человек живет вместо реального
мира Божьего.
И вот этот фантастический
мир, живущий по своему закону и не желающий знать закона
Божьего, есть создание человеческой похоти, эгоцентрических страстей, в которых человек теряет свою свободу и образ
Божий.
Роскошь очень зависит от похоти сладострастия, и она есть
мир фантасмагорический, отличный от
мира реальной красоты
Божьей.
В то время как любовь обращена на личность человека, на образ
Божий в нем и стремится утвердить ее для вечности, похоть знает лишь себя, она эгоцентрична и не видит никакой реальности в
мире.
Злые фантазмы, творящие
мир, непохожий на сотворенный Богом, не входят в замысел
Божьего миротворения, не входят в
Божью идею о человеке.
Евангельская заповедь не любить «
мира», ни того, что «в
мире», понималась как призыв не любить
Божье творение, космос, человечество, но в действительности «
мир» обозначал лишь греховные страсти.
Государство принадлежит греховному
миру, и оно ни в чем не походит на Царство
Божье, где все по-иному.
Идеальная же, совершенная жизнь есть конец власти человека над человеком, вообще всякой принуждающей власти, даже власти
Божьей, ибо и Бог лишь для грешного
мира может представляться властью.
Но совершенную жизнь, Царство
Божье можно мыслить лишь анархически, что и есть апофатическое мышление о Царстве
Божьем, единственное истинное, в котором устраняется всякое сходство с царством кесаря, с царством этого
мира и достигается отрешенность.
Поэтому прямолинейный нравственный абсолютизм неуловим, для него нельзя найти места, он неуместен ни в греховном
мире, ни в Царстве
Божьем.
Смертная казнь религиозно отменена и преодолена тем, что Сын
Божий — Искупитель и Спаситель
мира — был казнен позорной казнью и что казнь эта превратилась в спасительный для нас крест.
Должна ли личность лишь вести духовную борьбу с грехом, принимая всякий строй как ниспосланный
Божьим Промыслом и неизбежный в греховном
мире — или должна вести борьбу социальную, бороться за социальную правду?
Греховность человеческой природы не допускает только возможности совершенного и абсолютного по своему значению социального строя, т. е. наступления Царства
Божьего на этой земле и в этом времени, до преображения
мира.
Совершенное общество мыслимо лишь в совершенном космосе, как преображение
мира, как новая земля и новое небо, как Новый Иерусалим, как наступление Царства
Божьего, но не как политическое и социальное устроение в условиях нашей земли и нашего времени.
Красота есть
Божья идея о твари, о человеке и
мире.
Смерть сопротивляется
Божьему творению
мира, она есть возврат к изначальному небытию.
И смерть отрицательно свидетельствует о силе
Божьей в
мире и о
Божьем смысле, обнаруживающимися в бессмыслице.
Но он сознает в себе образ и подобие
Божье, личность, сознает себя принадлежащим не только к природному, но и к духовному
миру.
И если человеческая душа несет в себе образ и подобие
Божье, если она есть
Божья идея, то она возникает в вечности, а не во времени, в духовном
мире, а не в природном
мире.
В вечности, в духовном
мире происходит борьба за личность, за осуществление
Божьей идеи.
Невозможно примириться с тем, что Бог мог сотворить
мир и человека, предвидя ад, что он мог предопределить ад из идеи справедливости, что он потерпит ад как особый круг дьявольского бытия наряду с Царством
Божьим.
Таким образом, в
Божий замысел о
мире входит начало темного рока, еще более страшного, чем рок античного сознания.
Ад, как особая онтологическая сфера, означает или неудачу
Божьего замысла о
мире, или рок, сознательно допущенный в
Божьем замысле.
Эта идея ада есть, конечно, насквозь человеческая, а не
Божья идея, и она представляет себе конечное завершение мировой жизни не «по ту сторону добра и зла» нашего греховного
мира, а по сю сторону.
Всякое же
Божье действие на
мире может быть направлено лишь на освобождение от ада.
Но если Царство
Божье вне времени, в вечности, то нельзя относить его исключительно к концу
мира, ибо конец мыслится во времени.
Между мной и вечностью, т. е. достижением Царства
Божьего, не лежит то длительное время, которое остается еще до конца
мира.
Но Царство
Божье совсем не есть царство посюстороннего добра, оно есть царство сверхдобра, в котором результат и испытания свободы имеет иные образы, чем образы в
мире сем.
Отрывание человека от человека и человека от космоса есть результат первородного греха, и невозможно переносить этот результат греха на дело спасения, невозможно вносить в образ Царства
Божьего образ греховного
мира.