Неточные совпадения
Она
то приближалась
к реке Улике,
то снова углублялась в лес.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга,
то яркие блики,
то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес,
то вдруг припадали
к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Я оглянулся и увидел столб дыма, подымающийся из-за мыса, отделяющего бухту Чжуанка от бухты Дата. Сначала я тоже подумал, что это дым парохода, но мне показалось странным, что судно держится так близко
к берегу, да, кроме
того, ему и незачем заходить за этот мыс.
Из-за мыса смерч вышел тонкой струйкой, но скоро принял большие размеры, и по мере
того, как он увеличивался, возрастала быстрота его вращения и поступательное движение на северо-восток. Через несколько минут он принял поистине гигантские размеры и вдруг разделился на два смерча, двигавшиеся в одном направлении
к острову Сахалину.
Сделав необходимые записи в дневник, я отправился
к старшине Антону Сагды. У него я застал несколько человек орочей и стал их расспрашивать о смерчах. Они сказали мне, что маленькие смерчи в здешних местах бывают осенью, но большие, вроде
того, который я наблюдал сегодня, — явление чрезвычайно редкое. Орочи называют его сагды сюи.
Когда я подошел
к ним, они тревожно стали говорить о
том, что мертвый зверь есть «Тэму» — грозный хозяин морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Касатка
то опускалась вглубь,
то снова всплывала на поверхность воды, порой она совсем близко подходила
к берегу и вдруг бросалась назад, издавая какие-то странные звуки, похожие на грузные вздохи или заглушённое мычание.
Тогда Ноздрин потрогал змей палкой. Я думал, что они разбегутся во все стороны, и готовился уже спрыгнуть вниз под обрыв, но,
к удивлению своему, увидел, что они почти вовсе не реагировали на столь фамильярное,
к ним отношение. Верхние пресмыкающиеся чуть шевельнулись и вновь успокоились. Стрелок тронул их сильнее. Эффект получился
тот же самый. Тогда он стал бросать в них камнями, но и это не помогло вывести их из
того состояния неподвижности, лени и апатии, в которой они находились.
Часов в девять вечера с моря надвинулся туман настолько густой, что на нем, как на экране, отражались тени людей, которые
то вытягивались кверху,
то припадали
к земле. Стало холодно и сыро. Я велел подбросить дров в огонь и взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
Потом они разлетелись в стороны и начали парить, стараясь занять по отношению друг
к другу командное положение и вместе с
тем удалялись от места поединка.
Несмотря на
то, что мы проходили очень близко
к скале, все птицы сидели крепко и не хотели покидать своих мест.
И, действительно, часов в одиннадцать утра Копинка, стоявший на руле, вдруг как-то насторожился. Он уставился глазами в одну точку, пригнулся книзу и стал шопотом издавать звуки: ти-ти-ти-ти, что означало предупреждение не шевелиться и соблюдать тишину. Вслед за
тем он стал быстро направлять лодку
к берегу.
На песке, около самой воды, лежали оба лося и в предсмертных судорогах двигали еще ногами. Один из них подымал голову. Крылов выстрелил в него и
тем положил конец его мучениям. Когда я подошел
к животным, жизнь оставила их. Это были две самки; одна постарше, другая — молодая. Удачная охота на лосей принудила нас остановиться на бивак раньше времени.
Был тихий вечер. За горами, в
той стороне, где только что спускалось солнце, небо окрасилось в пурпур. Оттуда выходили лучи, окрашенные во все цвета спектра, начиная от багряного и кончая лиловым. Радужное небесное сияние отражалось в озерке, как в зеркале. Какие-то насекомые крутились в воздухе, порой прикасались
к воде, отчего она вздрагивала на мгновение, и тотчас опять подымались кверху.
Услышав шум, филин опять взъерошился, распустил свои крылья, пригнул голову
к ногам и, издавая опять
то же пыхтенье, два раза звонко щелкнул своим клювом.
Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно
к соболиному дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал на
то место, где на земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На этот раз я попал в гости
к филину, а потом опять
к каменной глыбе с россыпью.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул
к биваку. Слева от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на
то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Через полчаса я подходил
к биваку. Мои спутники были тоже в хорошем расположении духа. Они развели большой огонь и сушили около него
то, что намокло от дождя.
В селение Акур-Дата мы прибыли засветло. Почти все орочи были дома. Недостаток собачьего корма привязал их
к месту. Туземцы промышляли пушнину в ближайших
к селению окрестностях по радиусу, определяемому
тем количеством груза, который каждый из них мог унести на себе лично.
Тучи продолжали двигаться все в
том же направлении, они опускались ниже и, казалось, придавили воздух
к земле, отчего было душно и чувствовался какой-то гнет, тоска.
Ороч проснулся ночью от каких-то звуков. Прислушавшись
к ним, он узнал крики зябликов. Это его очень встревожило. Крики дневных птиц ночью ничего хорошего не предвещают. Скоро птицы успокоились, и проводник наш хотел было опять улечься спать, но в это время всполошились вороны и стали каркать. Они так напугали ороча, что
тот растолкал Рожкова и Ноздрина и попросил их разбудить поскорее меня.
Уверенность в своих силах, расчет на хорошую погоду и надежды, что мы скоро найдем если не самих людей,
то протоптанную ими дорогу, подбадривали и успокаивали нас. Продовольствия мы имели достаточно. Во всяком случае мы были за перевалом, на верном пути, а глубокий снег… Мы отнеслись
к нему по-философски: «не все плюсы, пусть среди них будет и один минус».
Когда мы подходили
к биваку, я увидел, что нависшей со скалы белой массы не было, а на месте нашей палатки лежала громадная куча снега вперемешку со всяким мусором, свалившимся сверху. Случилось
то, чего я опасался: в наше отсутствие произошел обвал. Часа два мы откапывали палатку, ставили ее вновь, потом рубили дрова. Глубокие сумерки спустились на землю, на небе зажглись звезды, а мы все не могли кончить работы. Было уже совсем темно, когда мы вошли в палатку и стали готовить ужин.
Едва эта мысль мелькнула в моем мозгу, как я сорвался с места и побежал
к полоске, которая выступала все отчетливее по мере
того, как я
к ней приближался. Действительно, это была лыжница. Один край ее был освещен солнцем, другой находился в тени — эту тень я и заметил, когда был около нарт.
Путешествие наше близилось
к концу. Сплошная тайга кончилась и начались перелески, чередующиеся с полянами. С высоты птичьего полета граница тайги, по выходе в долину Амура, представляется в виде ажурных кружев. Чем ближе
к горам,
тем они казались плотнее, и чем ближе
к Амуру,
тем меньше было древесной растительности и больше луговых пространств. Лес как-то разбился на отдельные куртины, отошедшие в стороны от Хунгари.
Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись ее резать ножами. В одном месте, ближе
к реке, виднелся сугроб в рост человека. Я подошел
к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул в другом месте и почувствовал
то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и стал разгребать снежный сугроб. При свете огня показалось что-то темное.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость:
к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было
к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у другого.
Хлестаков. Да
к чему же говорить? я и без
того их знаю.
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без
того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием
к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
Анна Андреевна. Ну что ты?
к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.