Часов в девять вечера с моря надвинулся туман настолько густой, что на нем, как на экране, отражались тени людей, которые то вытягивались кверху, то припадали к земле. Стало холодно и сыро. Я велел подбросить дров
в огонь и взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
Неточные совпадения
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись
в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть
в самый
огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали
в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Когда на западе угасли отблески вечерней зари и ночная тьма окутала землю, удэхейцы камланили. Они притушили
огонь. Один из них накрыл себе голову полотенцем и, держа
в руках древесные стружки, произносил заклинания, а другой взял листочек табаку, несколько спичек, кусочек сахару и сухарь и все побросал
в море, Это было жертвоприношение.
Вечером, сидя у
огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а
в особенности лес
в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают этого места, сюда никто не ходит на охоту и на ночлег останавливаются или пройдя или не доходя речки.
Через полчаса я подходил к биваку. Мои спутники были тоже
в хорошем расположении духа. Они развели большой
огонь и сушили около него то, что намокло от дождя.
Согревшись у
огня, мы незадолго до сумерек еще раз сходили за дровами и
в два приема принесли столько дров, что могли жечь их всю ночь до утра.
Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как только скрылось солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно
огней. Напрасно мы напрягали зрение и всматривались
в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли друг друга с поразительным однообразием.
Если мы пойдем вперед, то вынуждены будем заночевать
в открытом поле и без
огня.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно
в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями.
В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели
огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому
в дровах не было недостатка.
Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись ее резать ножами.
В одном месте, ближе к реке, виднелся сугроб
в рост человека. Я подошел к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул
в другом месте и почувствовал то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и стал разгребать снежный сугроб. При свете
огня показалось что-то темное.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к
огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался
огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова
в костер, сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Как реакция после напряженной деятельности, когда надо было выиграть время и заставить себя преодолеть усталость, чтобы дойти до лесу, вдруг наступил покой и полный упадок сил. Теперь опасность миновала. Не хотелось ничего делать, ничего думать. Я безучастно смотрел, как перемигивались звезды на небе, как все новые и новые светила, словно алмазные
огни, поднимались над горизонтом, а другие исчезали
в предрассветной мгле.
Поймал его Пахомушка, // Поднес к огню, разглядывал // И молвил: «Пташка малая, // А ноготок востер! // Дыхну — с ладони скатишься, // Чихну —
в огонь укатишься, // Щелкну — мертва покатишься, // А все ж ты, пташка малая, // Сильнее мужика! // Окрепнут скоро крылышки, // Тю-тю! куда ни вздумаешь, // Туда и полетишь! // Ой ты, пичуга малая! // Отдай свои нам крылышки, // Все царство облетим, // Посмотрим, поразведаем, // Поспросим — и дознаемся: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?»
Неточные совпадения
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что
в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот
огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам
огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь
огни и шум.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так
в избу прикатит! //
В сарае,
в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с
огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Цыфиркин. Вот на! Слыхал ли? Я сам видал здесь беглый
огонь в сутки сряду часа по три. (Вздохнув.) Охти мне! Грусть берет.