Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. 2 км мы шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я
снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.
Хозяйка села за самовар и
сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, — у самовара с хозяйкой и на противоположном конце гостиной — около красивой жены посланника в черном бархате и с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая, на чем остановиться.
— Демонстрация, — озабоченно сказал адвокат Правдин, здороваясь с Климом, и,
снимая перчатку с левой руки, добавил, вздохнув: — Боюсь — будет демонстрация бессилия.
Она скромно рассказывала о Париже, о своих путешествиях, о Бадене; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала себя в неуместной веселости; выпросила позволение привести Аду;
снявши перчатки, показывала своими гладкими, вымытыми мылом à la guimauve [Алфейным (фр.).] руками, как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести стклянку с новыми английскими духами: Victoria’s Essence, [Духи королевы Виктории (фр.).] и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась принять ее в подарок; всплакнула при воспоминании о том, какое чувство она испытала, когда в первый раз услыхала русские колокола: «Так глубоко поразили они меня в самое сердце», — промолвила она.
Неточные совпадения
«Экая досада, ― думал Левин, со вздохом
снимая одну
перчатку и расправляя шляпу. ― Ну, зачем я иду? ну, что мне с ними говорить?»
Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные
перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он
снял одну
перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев.
Я объяснил, что
перчатка принадлежала Карлу Иванычу, распространился, даже несколько иронически, о самой особе Карла Иваныча, о том, какой он бывает смешной, когда
снимает красную шапочку, и о том, как он раз в зеленой бекеше упал с лошади — прямо в лужу, и т. п.
Кричал на немецком языке, на французском, по-румынски, но полицейский, отмахнувшись от него, как от дыма,
снял с правой руки своей новенькую
перчатку и отошел прочь, закуривая папиросу.
Он стоял в пальто, в шапке, в глубоких валяных ботиках на ногах и, держа под мышкой палку,
снимал с рук
перчатки. Оказалось, что он провел ночь у роженицы, в этой же улице.