Неточные совпадения
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала
идет проселочная дорога, которая после села Новороссийского сразу переходит в тропу. По этой тропе можно выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу [Сан — разлившееся озеро.], к селу Новонежину. Дорога несколько раз переходит с
одного берега реки на другой, и это является причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
Перейдя через невысокий хребет, мы попали в соседнюю долину, поросшую густым лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут мы разошлись. Я
пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев — направо. Не прошло и 2 минут, как вдруг в его стороне грянул выстрел. Я обернулся и в это мгновение увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло в воздухе. Я бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на грех,
один патрон застрял в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
Потом он рассказал, что сегодня охотился за изюбрами, ранил
одну матку, но слабо.
Идя по подранку, он наткнулся на наши следы. Они завели его в овраг. Когда стемнело, он увидел огонь и
пошел прямо на него.
Дерсу остановился и сказал, что тропа эта не конная, а пешеходная, что
идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел
один человек и что, по всей вероятности, это был китаец.
Близ земледельческих фанз река Лефу делает небольшую излучину, чему причиной является отрог, выдвинувшийся из южного массива. Затем она склоняется к югу и, обогнув гору Тудинзу, опять поворачивает к северо-востоку, какое направление и сохраняет уже до самого своего впадения в озеро Ханка. Как раз против Тудинзы река Лефу принимает в себя еще
один приток — реку Отрадную. По этой последней
идет вьючная тропа на Майхе.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги.
Одна из них, кружная,
идет на село Ивановское, другая, малохоженая и местами болотистая,
идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше, тем долина все более и более принимала характер луговой.
К полудню мы доехали еще до
одной возвышенности, расположенной на самом берегу реки, с левой стороны. Сопка эта высотою 120–140 м покрыта редколесьем из дуба, березы, липы, клена, ореха и акаций. Отсюда
шла тропинка, вероятно, к селу Вознесенскому, находящемуся западнее, километрах в двенадцати.
В результате выходит так, что в ненастье
идешь, а в солнечный день сидишь в палатке, приводишь в порядок съемки, доканчиваешь дневник, делаешь вычисления —
одним словом, исполняешь ту работу, которую не успел сделать раньше.
Посоветовавшись, мы решили
идти вверх по реке до такого места, где она
идет одним руслом, и там попробовать переправиться вплавь с конями.
От гольдских фанз
шли 2 пути.
Один был кружной, по левому берегу Улахе, и вел на Ното, другой
шел в юго-восточном направлении, мимо гор Хуанихеза и Игыдинза. Мы выбрали последний. Решено было все грузы отправить на лодках с гольдами вверх по Улахе, а самим переправиться через реку и по долине Хуанихезы выйти к поселку Загорному, а оттуда с легкими вьюками пройти напрямик в деревню Кокшаровку.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В
одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда
идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
— Хорошо,
пойду, — сказал он просто, и в этом «
пойду» слышалась готовность служить, покорность и сознание, что только он
один знает туда дорогу.
Раз дождя нет, значит, можно
идти дальше. Но
одно обстоятельство заставило нас задержаться — не был готов хлеб.
Паначев рассказывал, что расстояние от Загорной до Кокшаровки он налегке проходил в
один день. Правда,
один день он считал от рассвета до сумерек. А так как мы
шли с вьюками довольно медленно, то рассчитывали этот путь сделать в 2 суток, с
одной только ночевкой в лесу.
Если же отряд
идет быстрее, чем это нужно съемщику, то, чтобы не задерживать коней с вьюками, приходится отпускать их вперед, а с собой брать
одного стрелка, которому поручается
идти по следам лошадей на таком расстоянии от съемщика, чтобы последний мог постоянно его видеть.
Идя по линии затесок, мы скоро нашли соболиные ловушки. Некоторые из них были старые, другие новые, видимо, только что выстроенные.
Одна ловушка преграждала дорогу. Кожевников поднял бревно и сбросил его в сторону. Под ним что-то лежало. Это оказались кости соболя.
Паначев работал молча: он по-прежнему
шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только
одно:
идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Деревня Нотохоуза —
одно из самых старых китайских поселений в Уссурийском крае. Во времена Венюкова (1857 год) сюда со всех сторон стекались золотопромышленники, искатели женьшеня, охотники и звероловы. Старинный путь, которым уссурийские манзы сообщались с постом Ольги, лежал именно здесь. Вьючные караваны их
шли мимо Ното по реке Фудзину через Сихотэ-Алинь к морю. Этой дорогой предстояло теперь пройти и нам.
Долина Улахе является
одной из самых плодородных местностей в крае. По ней растут в одиночку большие старые вязы, липы и дубы. Чтобы они не заслоняли солнца на огородах, с них снимают кору около корней. Деревья подсыхают и затем
идут на топливо.
От деревни Кокшаровки дорога
идет правым берегом Улахе, и только в
одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает к северу и сливается с Улахе на 2 км ниже левого края своей долины.
Наконец мне наскучило сидеть на
одном месте: я решил повернуть назад и
идти навстречу своему отряду. В это время до слуха моего донесся какой-то шорох. Слышно было, как кто-то осторожно
шел по чаще. «Должно быть, зверь», — подумал я и приготовил винтовку. Шорох приближался.
По мере того как мы удалялись от фанзы, тропа становилась все хуже и хуже. Около леса она разделилась надвое.
Одна, более торная,
шла прямо, а другая, слабая, направлялась в тайгу. Мы стали в недоумении. Куда
идти?
3 часа мы
шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади
шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только
одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь
один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что
идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Посидев еще немного, я
пошел дальше. Все время мне попадался в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на земле. Китайцы в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его к солнцу то
одной, то другой стороной.
Реки Уссурийского края обладают свойством после каждого наводнения перемещать броды с
одного места на другое. Найти замытую тропу не так-то легко. На розыски ее были посланы люди в разные стороны. Наконец тропа была найдена, и мы весело
пошли дальше.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с
одного берега на другой. Деревья, упавшие на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и
пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к истокам Улахе.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с китайцами. Узнав, что отряд наш придет только к вечеру, манзы собрались
идти на работу. Мне не хотелось оставаться
одному в фанзе, и я
пошел вместе с ними.
Долина Вай-Фудзина богата террасами. Террасы эти
идут уступами, точно гигантские ступени. Это так называемые «пенеплены». В древние геологические периоды здесь были сильные денудационные процессы [От слова «денудация» — процесс разрушения и сноса горных пород под влиянием воздуха, воды, ледников. (Прим. ред.)], потом произошло поднятие всей горной системы и затем опять размывание. Вода в реках в
одно и то же время действовала и как пила, и как напильник.
С Крестовой горы можно было хорошо рассмотреть все окрестности. В
одну сторону
шла широкая долина Вай-Фудзина. Вследствие того что около реки Сандагоу она делает излом, конца ее не видно. Сихотэ-Алинь заслоняли теперь другие горы. К северо-западу протянулась река Арзамасовка. Она загибала на север и терялась где-то в горах. Продолжением бухты Тихой пристани является живописная долина реки Ольги, текущей параллельно берегу моря.
Манза все время
шел впереди и выискивал все новые и новые притоки, причем протяжение их сокращалось от двух километров до
одного, потом до полукилометра и т.д.
Хребет, по которому мы теперь
шли, состоял из ряда голых вершин, подымающихся
одна над другою в восходящем порядке. Впереди, в 12 км, перпендикулярно к нему
шел другой такой же хребет. В состав последнего с правой стороны входила уже известная нам Тазовская гора. Надо было достигнуть узла, где соединялись оба хребта, и оттуда начать спуск в долину Сандагоу.
Следующий день был воскресный. Пользуясь тем, что вода в реке была только кое-где в углублениях, мы
шли прямо по ее руслу. В средней части реки Сандагоу растут такие же хорошие леса, как и на реке Сыдагоу. Всюду виднелось множество звериных следов. В
одном месте река делает большую петлю.
Утром на следующий день я
пошел осматривать пещеры в известковых горах с правой стороны Арзамасовки против устья реки Угловой. Их две:
одна вверху на горе, прямая, похожая на шахту, длина ее около 100 м, высота от 2,4 до 3,6 м, другая пещера находится внизу на склоне горы. Она спускается вниз колодцем на 12 м, затем
идет наклонно под углом 10°. Раньше это было русло подземной реки.
Вдруг в
одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и
пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Идти стало немного легче: тропа меньше кружила и не так была завалена буреломом. В
одном месте пришлось еще раз переходить вброд речку. Пробираясь через нее, я поскользнулся и упал в воду, но от этого одежда моя не стала мокрее.
В такую погоду скверно
идти, но еще хуже сидеть на
одном месте.
Я хотел было сделать привал и варить чай, но Дерсу посоветовал поправить
одну седловку и
идти дальше. Он говорил, что где-то недалеко в этих местах есть охотничий балаган. Та м он полагал остановиться биваком. Подумав немного, я согласился.
Около Черных скал тропа разделилась.
Одна (правая)
пошла в горы в обход опасного места, а другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам,
идет только до зверовой фанзы Цу-жун-гоу [Цун-жун-гоу — поляна в лесу около реки.] и там кончается.
Через 10 минут подошли вьюки. Первое, что я сделал, — это смазал ушиб раствором йода, затем освободил
одну лошадь, а груз разложил по другим коням. На освободившееся седло мы посадили Дерсу и
пошли дальше от этого проклятого места.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из
одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго
шли по нему и только по направлению течения воды узнавали о своей ошибке.
Китайская заездка устраивается следующим образом: при помощи камней река перегораживается от
одного берега до другого, а в середине оставляется небольшой проход. Вода просачивается между камнями, а рыба
идет по руслу к отверстию и падает в решето, связанное из тальниковых прутьев. 2 или 3 раза в сутки китаец осматривает его и собирает богатую добычу.
От хозяина фанзы мы узнали, что находимся у подножия Сихотэ-Алиня, который делает здесь большой излом, а река Тютихе течет вдоль него. Затем он сообщил нам, что дальше его фанзы
идут 2 тропы:
одна к северу, прямо на водораздельный хребет, а другая — на запад, вдоль Тютихе. До истоков последней оставалось еще 12 км.
Оставив всех людей на биваке, мы с Дерсу
пошли на Сихотэ-Алинь. Для этого мы воспользовались
одним из ключиков, текущих с водораздела к реке Синанце. Подъем был сначала длинный и пологий, а затем сделался крутым. Пришлось
идти без тропы по густой кустарниковой заросли, заваленной горелым лесом.
На другой день, 7 сентября, мы продолжали наше путешествие. От китайского охотничьего балагана
шли 2 тропы:
одна — вниз, по реке Синанце, а другая — вправо, по реке Аохобе (по-удэгейски — Эhе, что значит — черт). Если бы я
пошел по Синанце, то вышел бы прямо к заливу Джигит. Тогда побережье моря между реками Тютихе и Иодзыхе осталось бы неосмотренным.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом только комичные стороны охоты. По рассказу
одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и
идет навстречу охотнику, и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
Узнав, что я хочу
идти на медведя
один, он посоветовал мне быть осторожнее и предлагал свои услуги. Его уговоры еще больше подзадорили меня, и я еще тверже решил во что бы то ни стало поохотиться за «косолапым» в одиночку.
Тропа, по которой мы
шли, привела нас к лудеве длиной в 24 км, с 74 действующими ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя по весу
одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два в год отправляют во Владивосток, а оттуда в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
Когда на другой день я поднялся, солнце было уже высоко. Напившись чаю, мы взяли свои котомки и
пошли к перевалу. Здесь тропа долгое время
идет по хребту, огибая его вершины то с
одной, то с другой стороны. Поэтому кажется, что она то подымается, то опускается и как будто пересекает несколько горных отрогов.
Та к как при ходьбе я больше упирался на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я
идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что
пойдет к китайцам за лошадью. Это был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я остался
один.