Неточные совпадения
— Да, — отвечал он. — Моя постоянно охота ходи, другой работы нету, рыба лови понимай тоже нету,
только один охота понимай.
Казалось, здесь не было жизни, а были
только одни механические движения.
Тут я
только понял весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу. В нем
одном я видел свое спасение.
Для меня было
только одно понятно — «надо скорее резать траву».
То встречаются целые площади, покрытые
только одной полынью, то белым ползучим клевером, то тростниками, то ирисом, ландышами и т.д.
Оставшаяся часть дня ушла на расспросы о пути к Кокшаровке. Оказалось, что дальше никакой дороги нет и что из всех здешних староверов
только один, Паначев, мог провести нас туда целиной через горы.
— Хорошо, пойду, — сказал он просто, и в этом «пойду» слышалась готовность служить, покорность и сознание, что
только он
один знает туда дорогу.
Идя по линии затесок, мы скоро нашли соболиные ловушки. Некоторые из них были старые, другие новые, видимо,
только что выстроенные.
Одна ловушка преграждала дорогу. Кожевников поднял бревно и сбросил его в сторону. Под ним что-то лежало. Это оказались кости соболя.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось
только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит
только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
От деревни Кокшаровки дорога идет правым берегом Улахе, и
только в
одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает к северу и сливается с Улахе на 2 км ниже левого края своей долины.
Только в
одном углу еще долго горела масляная лампочка.
Как
только она вышла на середину реки,
один из пассажиров потерял равновесие и упал.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то
только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать. Другое дело человек. В тайге
один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
За это время они успели достать всего
только 8 раковин, из которых ни
одной не было с жемчугом.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц;
только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
С
одного дерева снялась большая хищная птица. Это был царь ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по сторонам. Как
только мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону. Больше мы его не видели.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с китайцами. Узнав, что отряд наш придет
только к вечеру, манзы собрались идти на работу. Мне не хотелось оставаться
одному в фанзе, и я пошел вместе с ними.
Успокоенные мыслью, что с помощью провожатых перейдем через Сихотэ-Алинь, мы скоро уснули. Теперь была
только одна забота: хватит ли продовольствия?
В 1906 году в Новинке жил
только один человек.
Но и на новых местах их ожидали невзгоды. По неопытности они посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым — унесло все сено; тигры поели весь скот и стали нападать на людей. Ружье у крестьян было
только одно, да и то пистонное. Чтобы не умереть с голода, они нанялись в работники к китайцам с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили раз в месяц, и чумизу ту за 68 км должны были доставлять на себе в котомках.
Как
только мы вошли в лес, сразу попали на тропинку. После недавних дождей в лесу было довольно сыро. На грязи и на песке около реки всюду попадались многочисленные следы кабанов, оленей, изюбров, козуль, кабарожки, росомах, рысей и тигров. Мы несколько раз подымали с лежки зверей, но в чаще их нельзя было стрелять.
Один раз совсем близко от меня пробежал кабан. Это вышло так неожиданно, что, пока я снимал ружье с плеча и взводил курок, от него и след простыл.
Перед нами высилась еще
одна высокая гора. Надо было ее «взять» во что бы то ни стало. На все окрестные горы легла вечерняя тень,
только одна эта сопка еще была озарена солнечными лучами. Последний подъем был очень труден. Раза 3 мы садились и отдыхали, потом опять поднимались и через силу карабкались вверх.
Третий пожар уничтожает эти последние остатки, и
только одна поросль около пней указывает на то, что здесь был когда-то большой лес.
Следующий день был воскресный. Пользуясь тем, что вода в реке была
только кое-где в углублениях, мы шли прямо по ее руслу. В средней части реки Сандагоу растут такие же хорошие леса, как и на реке Сыдагоу. Всюду виднелось множество звериных следов. В
одном месте река делает большую петлю.
Одна из этих птичек вылетела было на дорогу, но вдруг, как бы чего-то испугавшись, метнулась назад и тогда
только успокоилась, когда села на камышинку.
Вдруг в
одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел —
только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Некоторые кучи уже покрылись слоем земли и обросли травой. Это были своего рода маленькие «киекенмединги». Китайцы берут у моллюсков
только одни мускулы, соединяющие створки раковин, и в сухом виде отправляют их в город. В Китае этот продукт ценится очень дорого, как лакомство.
Около Черных скал тропа разделилась.
Одна (правая) пошла в горы в обход опасного места, а другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам, идет
только до зверовой фанзы Цу-жун-гоу [Цун-жун-гоу — поляна в лесу около реки.] и там кончается.
Следующий день — 7 августа. Как
только взошло солнце, туман начал рассеиваться, и через какие-нибудь полчаса на небе не было ни
одного облачка. Роса перед рассветом обильно смочила траву, кусты и деревья. Дерсу не было на биваке. Он ходил на охоту, но неудачно, и возвратился обратно как раз ко времени выступления. Мы сейчас же тронулись в путь.
Если бы он слышал
только один выстрел, то это значило бы, что я промахнулся.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался
только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С
одной стороны были
только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Свод их обрушился, и остались
только одни столбы.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из
одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго шли по нему и
только по направлению течения воды узнавали о своей ошибке.
Тут я нашел
одну старуху, которая еще помнила свой родной язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить
только 11 слов. Я записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни
одного слова не знала по-китайски, а теперь она совершенно утратила все национальное, самобытное, даже язык.
К рассвету он, по-видимому, устал. Тогда я забылся крепким сном. В 9 часов я проснулся и спросил про кабанов. После нашего ухода кабаны все-таки пришли на пашню и потравили остальную кукурузу начисто. Китаец был очень опечален. Мы взяли с собой
только одного кабана, а остальных бросили на месте.
Сильным встряхиванием головы
один олень отломал у другого верхний отросток рога и
только этим освободил себя и противника.
Вдруг по лесу прокатился отдаленный звук выстрела. Я понял, что это стрелял Дерсу.
Только теперь я заметил, что не
одни эти олени дрались. Рев их несся отовсюду; в лесу стоял настоящий гомон.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и
одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих.
Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом
только комичные стороны охоты. По рассказу
одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и идет навстречу охотнику, и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце
только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил еще
один медведь. Он все время топтался на
одном месте. Вероятно, он долго еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
В
одно мгновение она превратилась в сплошной факел, но
только на минуту; кора обгорела и потухла.
С западной стороны в него впадает река Сеохобе (то есть Река первого снега), почему-то названная на морских картах Ядихой. Местность между озерами сильно заболочена.
Только один вал из песка и гальки отделяет их от моря. Здесь мы видим опять исчезнувшую бухту. Когда-то залив этот был много длиннее и загибался на север.
Днем на тропе Дерсу нашел человеческие следы. Он стал внимательно их изучать.
Один раз он поднял окурок папиросы и кусок синей дабы. По его мнению, здесь проходили два человека. Это не были рабочие-манзы, а какие-то праздные люди, потому что трудящийся человек не бросит новую дабу
только потому, что она запачкана; он и старую тряпку будет носить до тех пор, пока она совсем не истреплется.
— Правда, — отвечал я. —
Только русские хунхузы ходят по
одному, по два человека и никогда не собираются такими большими шайками, как китайские. Русское правительство не допускает до этого.
По их словам, до Санхобе оставался
только один переход. Желая дойти туда засветло, мы выступили на другой день очень рано.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду.
Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В
одной фанзе горел огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и увидел его профиль. В такой поздний час он меня не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали на Санхобе.
Река Сица течет в направлении к юго-западу. Свое начало она берет с Сихотэ-Алиня (перевала на реку Иман) и принимает в себя
только 2 притока.
Один из них Нанца [Нан-ча — южное разветвление.], длиной в 20 км, находится с правой стороны с перевалом на Иодзыхе. От истоков Нанца сперва течет к северу, потом к северо-востоку и затем к северо-западу. В общем, если смотреть вверх по долине, в сумме действительно получается направление южное.
Я твердо ступал
только на
одну правую ногу, а левую волочил за собой.
В другом месте рыбой лакомились 2 кабана. Они отъедали у рыб
только хвосты. Пройдя еще немного, я увидел лисицу. Она выскочила из зарослей, схватила
одну из рыбин, но из предосторожности не стала ее есть на месте, потащила в кусты.