Неточные совпадения
На следующий
день мы все проснулись очень рано. Вышло это как-то случайно,
само собой.
В
самом деле, пора было подумать о возвращении
на бивак. Мы переобулись и пошли обратно. Дойдя до зарослей, я остановился, чтобы в последний раз взглянуть
на озеро. Точно разъяренный зверь
на привязи, оно металось в своих берегах и вздымало кверху желтоватую пену.
«В
самом деле, — подумал я, — житель лесов не выживет в городе, и не делаю ли я худо, что сбиваю его с того пути,
на который он встал с детства?»
Когда идешь в дальнюю дорогу, то уже не разбираешь погоды. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, потом опять вымокнешь и т.д. В
самом деле, если все дождливые
дни сидеть
на месте, то, пожалуй, недалеко уйдешь за лето. Мы решили попытать счастья и хорошо сделали. Часам к 10 утра стало видно, что погода разгуливается. Действительно, в течение
дня она сменялась несколько раз: то светило солнце, то шел дождь. Подсохшая было дорога размокла, и опять появились лужи.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать
на возможность встречи с дикими зверями. Но
самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать. Другое
дело человек. В тайге один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
Общее направление реки Вай-Фудзина юго-восточное. В одном месте она делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до
самого моря.
На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду гор и причудливые острые вершины, но передо мной был ровный хребет с плоским гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода сделали свое
дело.
Первые два
дня мы отдыхали и ничего не делали. В это время за П.К. Рутковским пришел из Владивостока миноносец «Бесшумный». Вечером П.К. Рутковский распрощался с нами и перешел
на судно.
На другой
день на рассвете миноносец ушел в море. П.К. Рутковский оставил по себе в отряде
самые лучшие воспоминания, и мы долго не могли привыкнуть к тому, что его нет более с нами.
Гроза прошла стороной, и после полудня небо очистилось. Солнце так ярко светило, что казалось, будто все предметы
на земле
сами издают свет и тепло.
День был жаркий и душный.
К вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня.
На этот
день на разведки я послал казаков, а
сам с Дерсу остался
на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи в свой дневник.
Восхождение
на гору Тудинзу отняло у нас целый
день. Когда мы спустились в седловину, было уже поздно.
На самом перевале находилась кумирня. Казаки нашли в ней леденцы. Они сидели за чаем и благодушествовали.
За перевалом, следуя течению воды к востоку, мы часа в 3,5
дня вышли
на реку Инза-Лазагоу — Долина серебряной скалы. Река эта будет
самым большим и ближайшим к морю притоком Тютихе. В верховьях Инза-Лазагоу состоит тоже из 2 речек, именуемых также Сицой и Тунцой. Каждая из них, в свою очередь, слагается из нескольких мелких ручьев.
Долину реки Мутухе можно считать
самым зверовым местом
на побережье моря. Из зарослей леспедецы и орешника то и
дело выбегали олени, козули и кабаны. Казаки ахали, волновались, и мне стоило немалого труда удержать их от стрельбы и бесполезного истребления животных. Часа в 3
дня я подал сигнал к остановке.
За эти
дни я заметил только уссурийскую длиннохвостую неясыть — птицу, смелую ночью и трусливую
днем; в яркие солнечные
дни она забивается в глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради мрака, который там всегда господствует; уссурийского белоспинного дятла —
самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже
на таких птиц, которые больше его размерами; зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и черноголовых овсянок — красивых, желтобрюхих птичек с черными шапочками
на головках.
Во время пути я наступил
на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что
на другой
день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот
день я шел, зато ночью нога сильно болела. До
самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что
на ноге у меня образовался большой нарыв.
Узнав, в чем
дело, он тотчас же уступил мне свое место и
сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем тепле и спал гораздо лучше, чем в юрте
на шкуре медведя.
На Имане, как
на всех горных речках, много порогов. Один из них, тот
самый, который находится
на половине пути между Сидатуном и Арму, считается
самым опасным. Здесь шум воды слышен еще издали, уклон
дна реки заметен прямо
на глаз. С противоположного берега нависла скала. Вода с пеной бьет под нее. От брызг она вся обмерзла.
Как
на грех, мы находились
на самом фарватере, и шесты едва доставали
дно.
В
самом деле,
на снегу валялось много рыбьих голов. Видно было, что медведи приходили сюда уже после того, как выпал снег.
А может быть и то: поэта // Обыкновенный ждал удел. // Прошли бы юношества лета: // В нем пыл души бы охладел. // Во многом он бы изменился, // Расстался б с музами, женился, // В деревне, счастлив и рогат, // Носил бы стеганый халат; // Узнал бы жизнь
на самом деле, // Подагру б в сорок лет имел, // Пил, ел, скучал, толстел, хирел. // И наконец в своей постеле // Скончался б посреди детей, // Плаксивых баб и лекарей.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня
сам государственный совет боится. Да что в
самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я
сам себя знаю,
сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В
самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну.
Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться
на такую честь», — он вдруг упал
на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у
самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга глазами.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А
сам вскочил
на бревнышко // И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)