Неточные совпадения
Край начал утрачивать свою оригинальность и претерпевать то превращение, которое неизбежно несет за
собой цивилизация. Изменения произошли главным образом в южной части страны и в низовьях правых притоков реки Уссури, горная же область Сихотэ-Алинь
к северу от 45° широты и поныне осталась такой же лесной пустыней, как и во времена Будищева и Венюкова (1857–1869).
Близ земледельческих фанз река Лефу делает небольшую излучину, чему причиной является отрог, выдвинувшийся из южного массива. Затем она склоняется
к югу и, обогнув гору Тудинзу, опять поворачивает
к северо-востоку, какое направление и сохраняет уже до самого своего впадения в озеро Ханка. Как раз против Тудинзы река Лефу принимает в
себя еще один приток — реку Отрадную. По этой последней идет вьючная тропа на Майхе.
— Каким тяжелым трудом, ценой каких лишений добывал
себе этот человек средства
к жизни!» Но тотчас я поймал
себя на другой мысли: едва ли бы этот зверолов согласился променять свою свободу.
В нижнем течении Лефу принимает в
себя с правой стороны два небольших притока: Монастырку и Черниговку. Множество проток и длинных слепых рукавов идет перпендикулярно
к реке, наискось и параллельно ей и образует весьма сложную водную систему. На 8 км ниже Монастырки горы подходят
к Лефу и оканчиваются здесь безымянной сопкой в 290 м высоты. У подножия ее расположилась деревня Халкидон. Это было последнее в здешних местах селение. Дальше
к северу до самого озера Ханка жилых мест не было.
Взятые с
собой запасы продовольствия подходили
к концу.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между
собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя.
К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Мы полагали, что
к вечеру возвратимся назад, и потому пошли налегке, оставив все лишнее на биваке. На всякий случай под тужурку я надел фуфайку, Дерсу захватил с
собой полотнище палатки и 2 пары меховых чулок.
Работа между участниками экспедиции распределялась следующим образом. На Г.И. Гранатмана было возложено заведование хозяйством и фуражное довольствие лошадей. А.И. Мерзлякову давались отдельные поручения в сторону от главного пути. Этнографические исследования и маршрутные съемки я взял на
себя, а Н.А. Пальчевский направился прямо в залив Ольги, где в ожидании отряда решил заняться сбором растений, а затем уже присоединиться
к экспедиции и следовать с ней дальше по побережью моря.
С рассветом казалось, что день будет пасмурный и дождливый, но
к 10 часам утра погода разгулялась. Тогда мы увидели то, что искали. В 5 км от нас река собирала в
себя все протоки. Множество сухих релок давало возможность подойти
к ней вплотную. Но для этого надо было обойти болота и спуститься в долину около горы Кабарги.
Надо было выяснить, каковы наши продовольственные запасы. Уходя из Загорной, мы взяли с
собой хлеба по расчету на 3 дня. Значит, на завтра продовольствия еще хватит, но что будет, если завтра мы не выйдем
к Кокшаровке? На вечернем совещании решено было строго держаться восточного направления и не слушать более Паначева.
Осторожно, от дерева
к дереву, от камня
к камню, я стал удаляться от опасного места и, когда почувствовал
себя вне выстрелов, вышел на тропинку и спешно пошел назад
к своему отряду.
Аборигены Уссурийского края, обитающие в центральной части горной области Сихотэ-Алиня и на побережье моря
к северу до мыса Успения, называют
себя «удэ-хе» [Две последние буквы произносятся чуть слышно.].
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от
себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился
к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился
к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Я заметил, что бурундук постоянно возвращается
к одному и тому же месту и каждый раз что-то уносит с
собой. Когда он уходил, его защечные мешки были туго набиты, когда же он появлялся снова на поверхности земли, рот его был пустой.
Дойдя до места, старик опустился на колени, сложил руки ладонями вместе, приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то говорил про
себя, вероятно, молился. Затем он встал, опять приложил руки
к голове и после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал на дереве красные тряпицы с иероглифическими письменами.
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше, тем она становилась лучше. Наконец мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом
к Сихотэ-Алиню. Она значительно больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить
себе название Вай-Фудзина.
Но и на новых местах их ожидали невзгоды. По неопытности они посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым — унесло все сено; тигры поели весь скот и стали нападать на людей. Ружье у крестьян было только одно, да и то пистонное. Чтобы не умереть с голода, они нанялись в работники
к китайцам с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили раз в месяц, и чумизу ту за 68 км должны были доставлять на
себе в котомках.
Каждый из этих охотников носил на
себе следы тигровых зубов и кабаньих клыков; каждый не раз видел смерть лицом
к лицу.
Первые два дня мы отдыхали и ничего не делали. В это время за П.
К. Рутковским пришел из Владивостока миноносец «Бесшумный». Вечером П.
К. Рутковский распрощался с нами и перешел на судно. На другой день на рассвете миноносец ушел в море. П.
К. Рутковский оставил по
себе в отряде самые лучшие воспоминания, и мы долго не могли привыкнуть
к тому, что его нет более с нами.
Так, например, он говорил, что есть люди, которые умеют чувствовать присутствие золота в земле,
к числу их он присоединял и
себя.
После полудня мы вышли наконец
к реке Сандагоу. В русле ее не было ни капли воды. Отдохнув немного в тени кустов, мы пошли дальше и только
к вечеру могли утолить мучившую нас жажду. Здесь в глубокой яме было много мальмы [Рыба, похожая на горную форель.]. Загурский и Туртыгин без труда наловили ее столько, сколько хотели. Это было как раз кстати, потому что взятое с
собой продовольствие приходило
к концу.
За ночь погода испортилась. Утро грозило дождем. Мы спешно собрали свои манатки и
к полудню дошли до утеса, около которого Кашлев караулил тигров. Место это представляет
собою теснину между скалой и глубокой протокой, не замерзающей далее зимою. Здесь постоянно ходят полосатые хищники, выслеживающие кабанов, а за ними в свою очередь охотится Кашлев.
Интересною особенностью Арзамасовских гор, находящихся против пади Широкой, будет однообразие их форм. Пусть читатель представит
себе несколько трехгранных пирамид, положенных набок друг около друга, основанием в долину, а вершинами
к водоразделу. Трехгранные углы их будут возвышенностями, а углубления между ними — распадками.
Рассчитывая
к сумеркам вернуться на бивак, я не захватил их с
собой.
Дальнейший план работ был намечен следующим образом: Г.И. Гранатману было поручено пройти горами между Арзамасовкой и Сибегоу (приток Тадушу), а А.И. Мерзляков должен был обойти Арзамасовку с другой стороны. В верховьях Тадушу мы должны были встретиться. Я с остальными людьми наметил
себе путь по побережью моря
к заливу Владимира.
Здесь она принимает в
себя с правой стороны маленькую речку Чингоузу [Цинь-гоу-цзы — чистая долина.] с тропой, ведущей
к тазовским фанзам на реке Сибегоу, а с левой стороны будет большой приток Дин-захе.
Он не докончил фразы, остановился на полуслове, затем попятился назад и, нагнувшись
к земле, стал рассматривать что-то у
себя под ногами. Я подошел
к нему. Дерсу озирался, имел несколько смущенный вид и говорил шепотом...
Выбрав удобное местечко, мы сели и стали поджидать зверя. Я прислонился
к пню и стал осматриваться. Темнота быстро сгущалась около кустов и внизу под деревьями. Дерсу долго не мог успокоиться. Он ломал сучки, чтобы открыть
себе обстрел, и зачем-то пригибал растущую позади него березку.
По отношению
к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т.д. Даже самый лес представляет
собой стихию. Дерсу больше нас был в соответствии с окружающей его обстановкой.
Она принимает в
себя справа реку Себучар и, согласуясь с ее направлением, поворачивает
к югу.
Оставив казаков ожидать нас в седловине, мы вместе с Дерсу поднялись на гору. По гипсометрическим измерениям высота ее равна 1160 м. Подъем, сначала пологий, по мере приближения
к вершине становился все круче и круче. Бесспорно, что гора Тудинза является самой высокой в этой местности. Вершина ее представляет
собой небольшую площадку, покрытую травой и обставленную по краям низкорослой ольхой и березой.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с
собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении
к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные
к Дананце, и крутые
к Тадушу. С одной стороны были только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Проникнуть в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит в
себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает
к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.
Та
к вот он, искатель женьшеня! Это был своего рода пустынник, ушедший в горы и отдавший
себя под покровительство лесных духов.
Мы попали на Тютихе в то время, когда кета шла из моря в реки метать икру. Представьте
себе тысячи тысяч рыб от 3,3 до 5 кг весом, наводняющих реку и стремящихся вверх,
к порогам. Какая-то неудержимая сила заставляет их идти против воды и преодолевать препятствия.
К рассвету он, по-видимому, устал. Тогда я забылся крепким сном. В 9 часов я проснулся и спросил про кабанов. После нашего ухода кабаны все-таки пришли на пашню и потравили остальную кукурузу начисто. Китаец был очень опечален. Мы взяли с
собой только одного кабана, а остальных бросили на месте.
С перевала мы спустились
к реке Папигоузе, получившей свое название от двух китайских слов: «папи» — то есть береста, и «гоуз» — долинка [Или «река, по которой много леса».]. Речка эта принимает в
себя справа и слева два горных ручья. От места слияния их начинается река Синанца, что значит — Юго-западный приток. Дальше долина заметно расширяется и идет по отношению
к Сихотэ-Алиню под углом в 10°. Пройдя по ней 4 км, мы стали биваком на берегу реки.
В переходе от дня
к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания. Я так ушел в
себя, что совершенно забыл о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда в этот час сумерек.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел
к огню и стал думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между
собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили
к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
Закусив немного, мы собрали свои котомки и тронулись в путь. Около моря я нашел место бивака Н.А. Пальчевского. Из письма, оставленного мне в бутылке, привязанной
к палке, я узнал, что он здесь работал несколько дней тому назад и затем отправился на север, конечным пунктом наметив
себе бухту Терней.
Название Мутухе есть искаженное китайское название Му-чжу-хе («мугу» — самка, «чжу» — дикий кабан, «хе» — река, что значит — Река диких свиней). Она течет вдоль берега моря по тектонической долине и принимает в
себя, не считая мелких горных ручьев, 3 притока с правой стороны. Та
к как речки эти не имели раньше названий, то я окрестил их. Первую речку я назвал Оленьей, вторую — Медвежьей, третью — Зверовой.
Тут только мы заметили, что
к лежбищу ни с какой стороны подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы 50 м высотой.
К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с
собой мы не могли; значит, убили бы его зря и бросили бы на месте.
Опасения Дерсу сбылись. Во вторую половину ночи пал стал двигаться прямо на нас, но, не найдя
себе пищи, прошел стороной. Вопреки ожиданиям, ночь была теплая, несмотря на безоблачное небо. В тех случаях, когда я видел что-либо непонятное, я обращался
к Дерсу и всегда получал от него верные объяснения.
Со словами Дерсу нельзя было не согласиться. У
себя на родине китайцы уничтожили все живое. У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры
к борьбе с хищничеством китайцев.
Река Сица течет в направлении
к юго-западу. Свое начало она берет с Сихотэ-Алиня (перевала на реку Иман) и принимает в
себя только 2 притока. Один из них Нанца [Нан-ча — южное разветвление.], длиной в 20 км, находится с правой стороны с перевалом на Иодзыхе. От истоков Нанца сперва течет
к северу, потом
к северо-востоку и затем
к северо-западу. В общем, если смотреть вверх по долине, в сумме действительно получается направление южное.
Днем мне недомогалось: сильно болел живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей. Полагая, что от опиума боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что в смеси находится немного опиума, больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по
себе; сам он привык
к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень большой.
На 7 км ниже в Санхобе впадает небольшая речка, не имеющая названия. По ней можно выйти
к самым истокам Билембе, впадающей в море севернее бухты Терней. Немного выше устья этой безымянной речки Дунца принимает в
себя еще один приток, который китайцы называют Сяоца. Тут тропы разделились: одна пошла вверх по Дунце, а другая свернула влево.
От упомянутой фанзы до перевала через Сихотэ-Алинь будет 8 км. Хотя котомки и давали
себя чувствовать, но тем не менее мы шли бодро и редко делали привалы.
К 4 часам пополудни мы добрались до Сихотэ-Алиня, оставалось только подняться на его гребень. Я хотел было идти дальше, но Дерсу удержал меня за рукав.
Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы — в дорогу. Взятые с
собой запасы продовольствия приходили
к концу. Надо было пополнить их. Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка.
Удэгейцы задержали лодку и посоветовались между
собой, затем поставили ее поперек воды и тихонько стали спускать по течению. В тот момент, когда сильная струя воды понесла лодку
к скале, они ловким толчком вывели ее в новом направлении. По глазам удэгейцев я увидел, что мы подверглись большой опасности. Спокойнее всех был Дерсу. Я поделился с ним своими впечатлениями.