Неточные совпадения
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие розовые облачка. Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро таяли
в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у
самой реки, горел огонь. Это был наш бивак.
Следующий
день, 18 мая, был дан стрелкам
в их распоряжение. Они переделывали себе унты, шили наколенники, приготовляли патронташи — вообще последний раз снаряжали себя
в дорогу. Вначале сразу всего не доглядишь. Личный опыт
в таких случаях — прежде всего. Важно, чтобы
в главном не было упущений, а мелочи
сами сгладятся.
Самый порядок
дня в походе распределялся следующим образом.
Когда идешь
в далекое путешествие, то никогда не надо
в первые
дни совершать больших переходов. Наоборот, надо идти понемногу и чаще давать отдых. Когда все приспособятся, то люди и лошади
сами пойдут скорее и без понукания.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но
самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют.
В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать. Другое
дело человек.
В тайге один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
Общее направление реки Вай-Фудзина юго-восточное.
В одном месте она делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до
самого моря. На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду гор и причудливые острые вершины, но передо мной был ровный хребет с плоским гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода сделали свое
дело.
Первые два
дня мы отдыхали и ничего не делали.
В это время за П.К. Рутковским пришел из Владивостока миноносец «Бесшумный». Вечером П.К. Рутковский распрощался с нами и перешел на судно. На другой
день на рассвете миноносец ушел
в море. П.К. Рутковский оставил по себе
в отряде
самые лучшие воспоминания, и мы долго не могли привыкнуть к тому, что его нет более с нами.
Характер растительности был тот же
самый, что и около поста Ольги. Дуб, береза, липа, бархат, тополь, ясень и ива росли то группами, то
в одиночку. Различные кустарники, главным образом, леспедеца, калина и таволга, опутанные виноградом и полевым горошком, делали некоторые места положительно непроходимыми,
в особенности если к ним еще примешивалось чертово дерево. Идти по таким кустарникам
в жаркий
день очень трудно. Единственная отрада — ручьи с холодною водою.
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый
день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся.
День приближался к концу; солнце стояло почти у
самого горизонта. Нагретые за
день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Когда идешь по тайге
днем, то обходишь колодник, кусты и заросли.
В темноте же всегда, как нарочно, залезешь
в самую чащу. Откуда-то берутся сучья, которые то и
дело цепляются за одежду, ползучие растения срывают головной убор, протягиваются к лицу и опутывают ноги.
Сразу от огня вечерний мрак мне показался темнее, чем он был на
самом деле, но через минуту глаза мои привыкли, и я стал различать тропинку. Луна только что нарождалась. Тяжелые тучи быстро неслись по небу и поминутно закрывали ее собой. Казалось, луна бежала им навстречу и точно проходила сквозь них. Все живое кругом притихло;
в траве чуть слышно стрекотали кузнечики.
По отношению к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь
дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т.д. Даже
самый лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас был
в соответствии с окружающей его обстановкой.
К вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот
день на разведки я послал казаков, а
сам с Дерсу остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи
в свой дневник.
В переходе от
дня к ночи всегда есть что-то таинственное.
В лесу
в это время становится сумрачно и тоскливо. Кругом воцаряется жуткое безмолвие. Затем появляются какие-то едва уловимые ухом звуки. Как будто слышатся глубокие вздохи. Откуда они исходят? Кажется, что вздыхает
сама тайга. Я оставил работу и весь отдался влиянию окружающей меня обстановки. Голос Дерсу вывел меня из задумчивости.
Восхождение на гору Тудинзу отняло у нас целый
день. Когда мы спустились
в седловину, было уже поздно. На
самом перевале находилась кумирня. Казаки нашли
в ней леденцы. Они сидели за чаем и благодушествовали.
Проникнуть
в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь
дело с растительной стихией. Много тайн хранит
в себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на
самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.
За перевалом, следуя течению воды к востоку, мы часа
в 3,5
дня вышли на реку Инза-Лазагоу — Долина серебряной скалы. Река эта будет
самым большим и ближайшим к морю притоком Тютихе.
В верховьях Инза-Лазагоу состоит тоже из 2 речек, именуемых также Сицой и Тунцой. Каждая из них,
в свою очередь, слагается из нескольких мелких ручьев.
В среднем течении река принимает
в себя с левой стороны приток Горбушу. Издали невольно ее принимаешь за Тютихе, которая на
самом деле проходит левее через узкое ущелье.
Долину реки Мутухе можно считать
самым зверовым местом на побережье моря. Из зарослей леспедецы и орешника то и
дело выбегали олени, козули и кабаны. Казаки ахали, волновались, и мне стоило немалого труда удержать их от стрельбы и бесполезного истребления животных. Часа
в 3
дня я подал сигнал к остановке.
За эти
дни я заметил только уссурийскую длиннохвостую неясыть — птицу, смелую ночью и трусливую
днем;
в яркие солнечные
дни она забивается
в глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради мрака, который там всегда господствует; уссурийского белоспинного дятла —
самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится
в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже на таких птиц, которые больше его размерами; зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и черноголовых овсянок — красивых, желтобрюхих птичек с черными шапочками на головках.
Несомненно, и тут мы имеем
дело со старой лагуной, процесс осыхания которой далеко еще не закончен. Всему виной торфяники, прикрывшие ее сверху и образовавшие болото. Около моря сохранилась еще открытая вода. Это озеро Благодати (44° 56'47'' с. ш. и 136° 24'20''
в. д. от Гринвича). Вероятно, тут было
самое глубокое место бухты.
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился
в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался
в ране, потому что на другой
день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот
день я шел, зато ночью нога сильно болела. До
самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге у меня образовался большой нарыв.
Днем мне недомогалось: сильно болел живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей. Полагая, что от опиума боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что
в смеси находится немного опиума, больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по себе;
сам он привык к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень большой.
Узнав,
в чем
дело, он тотчас же уступил мне свое место и
сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился
в большем тепле и спал гораздо лучше, чем
в юрте на шкуре медведя.