Неточные совпадения
На земле и на небе было
еще темно, только в той стороне, откуда подымались
все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Часа два шли мы по этой тропе. Мало-помалу хвойный лес начал заменяться смешанным.
Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и липа. Я хотел было сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти
еще немного.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал
все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел
еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Еще несколько секунд в лесу был слышен треск ломаемых сучьев, затем
все стихло.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму. В деревне стрельба долго
еще не прекращалась. Те фанзы, что были в стороне, отстреливались
всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
Я взглянул на костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом
все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго
еще сидел и смотрел на «живой огонь».
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл глаза рукой. Кругом
все белело от снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было
еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро выглянет солнце. Прибитая снегом трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил на нем мои обутки.
К путешественнику предъявляются следующие требования: он должен уметь организовать экспедицию и исполнить
все подготовительные работы на месте
еще задолго до выступления; должен уметь собрать коллекции; уметь вести дневник; знать, на что обратить внимание: отличить ценное от рухляди; уметь доставить коллекции и обработать собранные материалы.
Пойманный заяц был маленький, серо-бурого цвета. Такую окраску он сохраняет
все время — и летом и зимой. Областью распространения этого зайца в Приамурье является долина реки Уссури с притоками и побережье моря до мыса Белкина. Кроме этого зайца, в Уссурийском крае водится
еще заяц-беляк и черный заяц — вид, до сих пор
еще не описанный. Он совершенно черного цвета и встречается редко. Быть может, это просто отклонение зайца-беляка. Ведь есть же черно-бурые лисицы, черные волки, даже черные зайцы-русаки.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было
все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я
еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Часов в 8 вечера на западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром. Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь в другой стороне. Потом
все опять погружалось в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога оказалась напрасной. Гроза прошла стороной. Вечером зарницы долго
еще играли на горизонте.
Возвратясь в фанзу, я принялся за дневник. Тотчас ко мне подсели 2 китайца. Они следили за моей рукой и удивлялись скорописи. В это время мне случилось написать что-то машинально, не глядя на бумагу. Крик восторга вырвался из их уст. Тотчас с кана соскочило несколько человек. Через 5 минут вокруг меня стояли
все обитатели фанзы, и каждый просил меня проделать то же самое
еще и
еще, бесконечное число раз.
Моя тропа заворачивала
все больше к югу. Я перешел
еще через один ручей и опять стал подыматься в гору. В одном месте я нашел чей-то бивак. Осмотрев его внимательно, я убедился, что люди здесь ночевали давно и что это, по
всей вероятности, были охотники.
Посидев
еще немного, я пошел дальше.
Все время мне попадался в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на земле. Китайцы в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его к солнцу то одной, то другой стороной.
На другой день было
еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу
все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили
весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
Китайцы поделились со стрелками жидкой похлебкой, которую они сварили из листьев папоротника и остатков чумизы. После такого легкого ужина, чтобы не мучиться голодом,
все люди легли спать. И хорошо сделали, потому что завтра выступление было назначено
еще раньше, чем сегодня.
Чем выше мы поднимались, тем больше иссякали ручьи и наконец пропали совсем. Однако глухой шум под камнями указывал, что источники эти
еще богаты водой. Мало-помалу шум этот тоже начинал стихать. Слышно было, как под землей бежала вода маленькими струйками, точно ее лили из чайника, потом струйки эти превратились в капли, и затем
все стихло.
От множества сбившихся людей в фанзе стояла духота, которая увеличивалась
еще оттого, что
все окна в ней были завешены одеялами. Я оделся и вышел на улицу.
Когда мы пили чай, в фанзу пришел
еще какой-то китаец. За спиной у него была тяжелая котомка; загорелое лицо, изношенная обувь, изорванная одежда и закопченный котелок свидетельствовали о том, что он совершил длинный путь. Пришедший снял котомку и сел на кан. Хозяин тотчас же стал за ним ухаживать. Прежде
всего он подал ему свой кисет с табаком.
Утром после бури
еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг
все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава, дорога приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Перед нами высилась
еще одна высокая гора. Надо было ее «взять» во что бы то ни стало. На
все окрестные горы легла вечерняя тень, только одна эта сопка
еще была озарена солнечными лучами. Последний подъем был очень труден. Раза 3 мы садились и отдыхали, потом опять поднимались и через силу карабкались вверх.
Несколько раз стрелки принимались варить чай. Пили его перед тем как ставить палатку, потом пили после того как она была поставлена и
еще раз пили перед сном. После ужина
все тотчас уснули. Бивак охраняли одни собаки.
Теперь дикие свиньи пошли в гору, потом спустились в соседнюю падь, оттуда по ребру опять стали подниматься вверх, но, не дойдя до вершины, круто повернули в сторону и снова спустились в долину. Я так увлекся преследованием их, что совершенно забыл о том, что надо осматриваться и запомнить местность.
Все внимание мое было поглощено кабанами и следами тигра. Та к прошел я
еще около часа.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом
все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где в горах
еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.
Он пошел снова вперед и долго
еще говорил мне о своих воззрениях на природу, где
все было живым, как люди.
Он так сжился с природой, что органически
всем своим существом мог предчувствовать перемену погоды. Как будто для этого у него было
еще шестое чувство.
Через 10 км нам пришлось
еще раз переправляться через реку, которая разбилась на множество проток, образуя низкие острова, заросшие лесом. Слои ила, бурелом, рытвины и пригнутый к земле кустарник —
все это указывало на недавнее большое наводнение.
На биваке я застал
всех в сборе. После ужина мы
еще с час занимались каждый своей работой, а затем напились чаю и легли спать, кто где нашел для себя удобней.
26 августа дождь перестал, и небо немного очистилось. Утром солнце взошло во
всей своей лучезарной красоте, но земля
еще хранила на себе следы непогоды. Отовсюду сбегала вода;
все мелкие ручейки превратились в бурные и пенящиеся потоки.
По длине своей Тютихе (по-удэгейски — Ногуле) будет, пожалуй, больше
всех рек южной части прибрежного района (около 80 км). Название ее — искаженное китайское слово «Что-чжи-хе», то есть «Река диких свиней». Такое название она получила оттого, что дикие кабаны на ней как-то раз разорвали 2 охотников. Русские в искажении пошли
еще дальше, и слово «Тютихе» [Цзю-цзи-хэ — девятая быстрая река.] исказили в «Тетиха», что уже не имеет никакого смысла.
Тут я нашел одну старуху, которая
еще помнила свой родной язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить только 11 слов. Я записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни одного слова не знала по-китайски, а теперь она совершенно утратила
все национальное, самобытное, даже язык.
Он молча указал рукой. Я поглядел в ту сторону, но ничего не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть не на землю, а на деревья. Тогда я заметил, что одно дерево затряслось, потом
еще и
еще раз. Мы встали и тихонько двинулись вперед. Скоро
все разъяснилось. На дереве сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать
всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго
еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
На рассвете раньше
всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил
еще один медведь. Он
все время топтался на одном месте. Вероятно, он долго
еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
—
Все кругом скоро манза совсем кончай, — сказал Дерсу. — Моя думай,
еще 10 лет — олень, соболь, белка пропади есть.
Несомненно, и тут мы имеем дело со старой лагуной, процесс осыхания которой далеко
еще не закончен.
Всему виной торфяники, прикрывшие ее сверху и образовавшие болото. Около моря сохранилась
еще открытая вода. Это озеро Благодати (44° 56'47'' с. ш. и 136° 24'20'' в. д. от Гринвича). Вероятно, тут было самое глубокое место бухты.
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не
всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что на другой день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу
еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге у меня образовался большой нарыв.
Все эти дни Дерсу пропадал где-то у тазов. Среди них он нашел старика, который раньше жил на реке Улахе и которого он знал
еще в молодые годы. Он успел со
всеми перезнакомиться и везде был желанным гостем.
Никого не надо было уговаривать.
Все разом бросились к палаткам и стали греть у огня руки. Та к мы промаялись
еще одну ночь.
На Имане, как на
всех горных речках, много порогов. Один из них, тот самый, который находится на половине пути между Сидатуном и Арму, считается самым опасным. Здесь шум воды слышен
еще издали, уклон дна реки заметен прямо на глаз. С противоположного берега нависла скала. Вода с пеной бьет под нее. От брызг она
вся обмерзла.
Раздался
еще один хруст, из воды показался один обломок, и затем
все исчезло.
Все почувствовали прилив энергии и пошли бодрее. Как бы в ответ на его слова впереди послышался отдаленный собачий лай.
Еще один поворот, и мы увидели огоньки. Это было китайское селение Сянь-ши-хеза [Сянь-ши-хэ-цзы — ароматная речка.].
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше
всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел
еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
В 2 часа мы дошли до Мяолина — то была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и 1 гольдячка. Хозяин ее поселился здесь 50 лет тому назад,
еще юношей, а теперь он насчитывал себе уже 70 лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не очень любезно, но
все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то меня просить, но затем перешел к более резкому тону и стал шуметь.