Неточные совпадения
Живя
в таких местах, где рыбы было мало, а тайга изобиловала зверем, они на охоту обратили
все свое внимание.
Гольд положительно читал следы, как книгу, и
в строгой последовательности восстанавливал
все события.
Трудно перечислить
все те услуги, которые этот человек оказал мне и моим спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью,
в том числе и я лично.
(Здесь и далее
все примечания принадлежат
В.К. Арсеньеву.
Вся эта площадь
в 22 км2 представляет собой болотистую низину, заполненную наносами рек Майхе и Тангоузы.
Даже
в тех случаях, когда мы попадали
в неприятные положения, он не терял хорошего настроения и старался убедить меня, что «
все к лучшему
в этом лучшем из миров».
В Уссурийском крае благородный олень обитает
в южной части страны, по
всей долине реки Уссури и ее притокам, не заходя за границу хвойных насаждений Сихотэ-Алиня. На побережье моря он встречается до мыса Олимпиады.
За перевалом мы сразу попали
в овраги. Местность была чрезвычайно пересеченная. Глубокие распадки, заваленные корчами, водотоки и скалы, обросшие мхом, —
все это создавало обстановку, которая живо напоминала мне картину Вальпургиевой ночи. Трудно представить себе местность более дикую и неприветливую, чем это ущелье.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для
всех людей
в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь.
В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось
всеми одинаково.
— Здравствуй, капитан [Туземцы Восточной Сибири
всех государственных служащих
в обращении называли капитанами.], — сказал пришедший, обратясь ко мне.
Я видел перед собой первобытного охотника, который
всю свою жизнь прожил
в тайге и чужд был тех пороков, которые вместе с собой несет городская цивилизация.
На земле и на небе было еще темно, только
в той стороне, откуда подымались
все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался
в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и
все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
Надо было покормить лошадей. Я решил воспользоваться этим, лег
в тени кедра и тотчас же уснул. Через 2 часа меня разбудил Олентьев. Проснувшись, я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и
все это сложил
в балаган.
Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от этой затеи. Но вместо ответа он попросил у меня щепотку соли и горсть рису. Меня заинтересовало, что он хочет с ними делать, и я приказал дать просимое. Гольд тщательно обернул берестой спички, отдельно
в бересту завернул соль и рис и повесил
все это
в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал собираться.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал
все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться
в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Внутренняя обстановка фанзы была грубая. Железный котел, вмазанный
в низенькую печь, от которой шли дымовые ходы, согревающие каны (нары), 2–3 долбленых корытца, деревянный ковш для воды, железный кухонный резак, металлическая ложка, метелочка для промывки котла, 2 запыленные бутылки, кое-какие брошенные тряпки, 1 или 2 скамеечки, масляная лампа и обрывки звериных шкур, разбросанные по полу, составляли
все ее убранство.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой
в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек —
все это указывало на то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.
Кругом
вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов
все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления,
в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Вмиг
все стадо с шумом и фырканьем бросилось
в сторону.
Еще несколько секунд
в лесу был слышен треск ломаемых сучьев, затем
все стихло.
Я долго не мог уснуть.
Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались
в размерах. Это была уже не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто
в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось
в глаза, — отсутствие солнца.
Все небо было
в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их не промочил дождь, Дерсу сказал...
Вдруг
в ближайшей фанзе раздался крик, и вслед за тем из окна ее грянул выстрел, потом другой, третий, и через несколько минут стрельба поднялась по
всей деревне.
Я видел, что
в него стреляют, а он стоял во
весь свой рост, махал рукой и что-то кричал корейцам.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки.
В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму.
В деревне стрельба долго еще не прекращалась. Те фанзы, что были
в стороне, отстреливались
всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
Под каном проходят печные трубы, согревающие полы
в комнатах и распространяющие тепло по
всему дому.
На другой день чуть свет мы
все были уже на ногах. Ночью наши лошади, не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с конями, я успел закончить свои работы.
В 8 часов утра мы выступили
в путь.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано
в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги. Одна из них, кружная, идет на село Ивановское, другая, малохоженая и местами болотистая, идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше, тем долина
все более и более принимала характер луговой.
По
всем признакам видно было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то
в сторону, и на место их выступили широкие и пологие увалы, покрытые кустарниковой порослью. Дуб и липа дровяного характера с отмерзшими вершинами растут здесь кое-где группами и
в одиночку. Около самой реки — частые насаждения ивы, ольхи и черемухи. Наша тропа стала принимать влево,
в горы, и увела нас от реки километра на четыре.
Он никогда не суетился,
все действия его были обдуманны, последовательны, и ни
в чем не было проволочек.
Все остальное — чай, сахар, соль, крупу и консервы — мы имели
в достаточном количестве.
В тот же вечер по совету гольда
все имущество было перенесено
в лодку, а сами мы остались ночевать на берегу.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести было нельзя, и потому
все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться
в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во
все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Я вышел из лодки и поднялся на ближайшую сопку, чтобы
в последний раз осмотреться во
все стороны.
На
всем этом пространстве Лефу принимает
в себя с левой стороны два притока: Сандуган [Сань-дао-ган — увал, по которому проходит третья дорога, или третий увал на пути.] и Хунухезу [Ху-ни-хэ-цзы — грязная речка.]. Последняя протекает по такой же низменной и болотистой долине, как и сама Лефу.
Долгое сидение
в лодке наскучило, и потому
всем хотелось выйти и размять онемевшие члены.
Вереницы их то подымались кверху, то опускались вниз, и
все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне неба,
в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной.
Почти
все крестьяне были старожилами и имели надел
в сто десятин.
В это время подошел Олентьев и сообщил, что хлеб куплен. Обойдя
всю деревню, мы вернулись к лодке. Тем временем Дерсу изжарил на огне козлятину и согрел чай. На берег за нами прибежали деревенские ребятишки. Они стояли
в стороне и поглядывали на нас с любопытством.
То лодка наша натыкалась на мели, то проходила по глубоким местам, так что без малого
весь шест погружался
в воду.
Миловидные рыжевато-пестрые птички эти
все время прятались
в зарослях, потом выскакивали вдруг где-нибудь с другой стороны и скрывались снова под сухой травой.
Она
все время лазала по тростникам, нагибала голову
в сторону и вопрошающе на меня посматривала.
Ханка, как и
все озера, через которые проходит река, находится
в периоде обмеления.
Тут я только понял
весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу.
В нем одном я видел свое спасение.
Чем больше засыпало нас снегом, тем теплее становилось
в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили
в колокола и отпевали покойников. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал,
все ниже и ниже, и наконец погрузился
в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12 часов.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во
всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху.
Вся деревня курилась. Из окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы.
В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
В деревне давно уже
все спали, только
в том доме, где поместился я со своими спутниками, светился огонек.
В то время
все сведения о центральной части Сихотэ-Алиня были крайне скудны и не заходили за пределы случайных рекогносцировок. Что же касается побережья моря к северу от залива Ольги, то о нем имелись лишь отрывочные сведения от морских офицеров, посещавших эти места для промеров бухт и заливов.
Наши сборы
в экспедицию начались
в половине марта и длились около двух месяцев. Мне предоставлено было право выбора стрелков из
всех частей округа, кроме войск инженерных и крепостной артиллерии. Благодаря этому
в экспедиционный отряд попали лучшие люди, преимущественно сибиряки Тобольской и Енисейской губерний. Правда, это был народ немного угрюмый и малообщительный, но зато с детства привыкший переносить всякие невзгоды.